Мало того, его сочинение вышло под эгидой Московского бюро по правам человека. А директор этого Бюро — Александр Брод, члены совета — Леонид Жуховицкий, Александр Рекемчук — кто тут русский?.. Разве они напечатали бы неправду, невыгодную себе!
Но у Сарнова ушки на макушке, он самый чутконосый критик современности. Бенедикт не верит ни своим соплеменникам, ни друзьям.
Тут надо осветить эту фигуру поярче. Первое, что бросается в глаза при чтении сочинений Сарнова, это его необычайная то ли чувствительность, то ли истеричность, то ли просто трусость. Ну, смотрите: «Это сообщение, как гром среди ясного неба, вызвало у меня ужас». «все мое существо сковал страх». «прочитав письмо, я был потрясен». «я был поражен». «ужас не покидал меня долгие дни». «мой страх перед неизвестностью». «меня одолевали кошмарные предчувствия». «новая волна страха окатила меня». «я просто ошалел». «На мое плечо легла чья-то рука. Каталептическая скованность охватила меня». «сердце ухнуло куда-то вниз». «руки у меня тряслись, губы дрожали, голос прерывался». «это поразило меня в самое сердце». «я висел в воздухе».
И вот при всем этом, в ошалелом состоянии витая в воздухе, критик всю жизнь одержим буйными страстями. Их три. Первая большая страсть — патологическая любовь к писчей бумаге. Честно признается: «Я с детства питал какую-то странную необъяснимую любовь к тетрадям, блокнотам, записным книжкам — вообще к бумаге». Думаю, что никакой загадки тут нет. Просто уже тогда в детской подкорке жила мечта писать и писать, печататься и печататься. Так что, точнее сказать, тут не любовь к бумаге, а страсть к ее поглощению своими письменами.
В советское время эта страсть удовлетворялась слабовато, выходили у Сарнова книги не часто и были страниц по 200–300, ну, от силы 350. Зато уж ныне, когда нет никакого контроля и цензуры, он развернулся! Вот книжечка «Скуки не было» — 700 страниц (41 печатный лист), и это только первая часть воспоминаний, вторую я не видел. Да уж наверняка не меньше. Затем одна за другой выскочили фолиантики в 600 страниц (38 пл.), в 830 с. (43 пл.)… 830 с. (43 пл.)… 1000 с. (52 пл.). 1200 с. (62 пл.).. И все каким форматом! И вот «Феномен Солженицына». Мне дала ее посмотреть соседка по даче. Это 845 страниц. Правда, на 3/4 или даже 4/5 она, как и другие его книги, состоит из чужих текстов — от Льва Толстого да Валерии Новодворской. Иногда интересно. Но это не важно, главное, бумажная страсть удовлетворена полностью!
Кстати, Солженицын тоже был одержим этой страстью. «Раковый корпус» — 25 листов, «В круге первом» — 35 листов, «Арихипелаг» — 70, «Теленок» — 50, а там еще необъятное десятитомное «Красное колесо», «Двести лет вместе» — 66,5 пл. Сопоставимые объемы! Тут немалую роль играет еще и мания величия: оба уверены, что все ими написанное ужасно важно, ценно, прекрасно по слогу и форме, а потому и ужасно интересно для читателя. Так плодовиты бывают только гении и графоманы. Но гением на всю Ивановскую объявлен только один из них.
Примечательно, что при такой страсти к писанию, Сарнов до сих пор не понимает некоторых простейших правил приличия в этом деле. Например, нельзя же ставить подряд, впритык одно за другим имена разных людей. А у него то и дело: «у жены Гриши Свирского Полины» — 3 имени. «шандарахнула (?) бы Лидия Корнеевна Веру Васильевну Смирнову» — 5 имен!., «друг Василия Семеновича Семен Израилевич Липкин» — 5 имен!., «дневники секретаря Константина Михайловича Симонова Нины Павловны Гордон» — 6 имен!., «письмо Татьяны Максимовны Литвиновой Эмме Григорьевна Герштейн» — 6 имен»! И так далее. Ну, где ж тут гений? Глухарь!
А какими словесами нашпигованы его тексты!., «тезаурус». «флагеллант». «макабрический». «каталептический». «флуктуация». «филиация». «экстраполяция». «сублимация». «контаминация». Уж не говорю о таких более внятных речениях, как «аллюзия». «оксюморон». «перифраз». «эскапад». Какая ученость!.. Я подозреваю, что речи и статьи Медведеву пишет именно он, Сарнов.
А рядом с этой изысканной ученостью — оксюморончики такого пошиба: «Он что вам, в щи насрал?» От таких изречений и у беспризорника Астафьева тошнит, а уж когда следом спешит сочинитель, выросший на асфальте улицы Горького. С другой стороны, некоторые из не таких уж мудреных слов и даже литературоведческих терминов, которые любой критик обязан знать, Сарнов просто не понимает. Например, перифразом он называет пародийное коверкание, перефразирование какого-нибудь известного текста. Так, уверяет, что где-то когда-то какие-то школьники на мотив гимна распевали:
