Макс, который обычно никогда за словом в карман не лез, сейчас только кивнул. Это все, что он сумел сделать. Он видел несколько фильмов, в которых Франсин снималась, и восхищался ее красотой, но только абстрактно, так что он совершенно не был готов встретиться с ней лицом к лицу. Она походила на только-только созревший фрукт и пахла медом. Ее блестящие каштановые волосы, удлиненные карие глаза и пухлые коралловые губы служили тонкой насмешкой над красотой сухих как вешалки блондинок, безуспешно стремившихся приобрести сексуальную привлекательность, которая дается только с рождением. Франсин Лалонд не нужны были те искусственные ухищрения, к которым прибегают столь многие женщины, пытаясь обрести очарование: ее волосы, не знавшие лака, спадали до плеч, она не носила броских украшений, и ее однотонное шелковое платье абрикосового цвета облегало изгибы ее женственного тела, а не заковывало их в свою форму. Франсин была настоящей женщиной. Ей не надо было притворяться.
Макс чувствовал себя так, словно ему снова пятнадцать лет.
Однако Максу не долго довелось блаженствовать, сидя с отнявшимся языком. Франсин Лалонд на этой церемонии была одним из почетных гостей, и для нее было зарезервировано место за одним из престижных столиков перед сценой. Но когда распорядитель праздника подошел, чтобы увести ее, актриса положила свою ладонь сверху на руку Макса.
— Как жаль, что меня уводят, — проговорила она тихо. — А вы такой умный, такой интересный. Мне нравятся умные мужчины. Bonne chance, m’sieur…[5]
Дальше церемония шла как в тумане, проясняясь лишь на мгновения. Со своего места в дальнем конце зала Макс не видел Франсин, но когда она под гром аплодисментов вышла на сцену, вначале вручить награду самому перспективному молодому актеру, а затем получить собственную за лучшую женскую роль, он затаил дыхание, ловя каждое ее слово, каждую ее улыбку и желая, чтобы эти моменты длились вечно. Макс судорожно придумывал, как ему увидеться с ней снова. Он просто должен с ней увидеться. К тому же нужно сделать так, чтобы вторая встреча пленила Франсин настолько, чтобы за этой встречей автоматически последовали третья… и четвертая…
— Куда ты пошел? — зашипел на Макса его сосед справа, режиссер, для фильма которого Макс писал сценарий. — Вот-вот объявят фильм-победитель. Сейчас нельзя уходить!
— Сожалею, — сказал Макс, однако по его тону это было незаметно. — Срочное дело. Должен идти. Желаю удачи…
…………………………………………..
Церемония, как и все мероприятия подобного рода, тянулись дольше запланированного времени и закончилась почти в половине шестого. Франсин обменялась приветствиями и воздушными поцелуями с сотней коллег и знакомых и была готова просто упасть в поджидавший ее лимузин, чтобы уже там с удовольствием помечтать о спокойном вечере, который она собиралась провести в своем номере в отеле. Горячая ванна, расслабляющий напиток, хороший массаж или…
— Меня просили передать вам это, мадам, — сказал Томкисс, напыщенного вида шофер, и Франсин, слегка удивленная, посмотрела на большой сверток в подарочной бумаге. Мысль о горячей ванне, однако, привлекала сильнее.
— Как мило. А вдруг это бомба, Томкисс?
— Он не тикает, мадам, — с серьезным видом заявил шофер, по-прежнему протягивая ей сверток.
Франсин сдержала улыбку. У Томкисса совершенно не было чувства юмора.
— Ну, это хороший знак. Брось сверток в машину, я потом посмотрю.
— Джентльмен просил меня проследить, чтобы вы развернули его сразу, мадам.
Эта ситуация уже начала открыто удивлять и забавлять Франсин, и она сказала:
— Ты хочешь сказать, что он заплатил тебе за содействие? Интересно сколько. Двадцать фунтов?
— Э… пятьдесят, мадам.
— Томкисс, тебе надо быть осторожным! Ты же знаешь, как легко я влюбляюсь в богатых мужчин. Послушай, может, я сяду в машину и уже там раскрою пакет? Так, надеюсь, можно сделать? Или тот, кто мне это подарил, выдвинул условие, по которому я еще и должна ежиться от холода, стоя на тротуаре?
— Думаю, можно и в машине, мадам, — сказал Томкисс, который начал подозревать, что она над ним издевается.
