Но настойчивость и смекалка способны преодолеть любые трудности. Чтобы оставаться вместе, мы с Ёсико свили настоящее гнездышко из нашей одежды, полотенец и платков. Мы включили отопление и погасили весь свет, так что во тьме горели лишь два алых огня — контрольные лампы.
Иногда я спрашивал себя, какие оргии разыгрывались в стенах космических станций и шаттлов с того дня, когда первая женщина-астронавт вступила на их борт? Боюсь, что ничего такого не было. Все астронавты поголовно женаты, и если хоть капельку верить телевизору, ведут себя в космосе, как девочки из привилегированной школы на первом балу.
И все же я не терял надежды. Возможно, они оставляют свои высокие принципы дома вместе с законными женами и так же, как и я сейчас, кружатся вокруг Земли по орбите высотой в 400 километров, слившись воедино с очаровательной во всех отношениях коллегой.
Такими мыслями тешил я себя в одиночестве. Но сейчас, когда я был вдвоем с Ёсико, психологические проблемы неведомых мне астронавтов перестали меня волновать. Скажу больше — в моем мозгу вовсе не осталось мыслей. Мы стонали и задыхались в ласковой тьме, наши ноги и руки переплелись, как щупальца неведомых космических осьминогов, и мы вдвоем были целой вселенной. Мы утратили чувство времени и вообще любое чувство, кроме нарастающего наслаждения. И одновременно нам казалось, что мы познали все тайны космоса и соединились с бесконечностью.
Ёсико трепетала в моих руках, впивалась ноготками в мои плечи и шептала мне на ухо несвязные слова, половину из которых я не понимал. Когда оргазм обрушился на нас, подобно водопаду, я разобрал, что она молит Небеса о смерти, о долгой сладкой агонии и милосердном забытьи.
Японцы относятся к сексу иначе, чем мы. Они не верят ни в христианскую мораль, ни в Зигмунда Фрейда, но каждый раз, когда они поднимаются к высотам наслаждения, они начинают мечтать о смерти.
После часов, а может быть веков блаженства мы наконец разделились и осознали себя двумя самостоятельными существами. Пространство и время вернулись на свои места, наше дыхание стало спокойным, сердца прекратили отбивать бешеную дробь. Я в последний раз вдохнул запах тела Ёсико, погрузил лицо в ее густые волосы и подумал, что согласен вечно оставаться в таком положении. Она поцеловала меня хоть и нежно, но уже слегка отстраненно и, не отрывая своих губ от моих, включила освещение. Пока я моргал, привыкая, к свету, она стала решительно разматывать соединявший нас кокон.
— Неплохо провели время, Леонардо-сан,— промурлыкала она.
Ни секунды я не сомневался, что она не испытывает ко мне и тени того чувства, которое люди зовут любовью. Ёсико была молодой напористой интеллектуалкой, истинной дочерью нового тысячелетия. В свои двадцать шесть лет она считалась одним из ведущих астрономов не только Японии, но и всего мира. Скорее всего, она затеяла интрижку с gaijin из чистого любопытства. Вероятно, ее привлекали моя грубость и несдержанность в проявлении чувств, составлявшие эффектный контраст с пресловутой японской вежливостью. А возможно, ее заинтересовали мой рост и физическая сила. Все это я прекрасно сознавал, и меня почти не шокировало то, с какой легкостью она переходит из мира экстаза в мир повседневных забот. В то время как я мечтал удержать навеки запах ее пота и ощущение ее волос на своем лице, мысли Ёсико, скорее всего, уже вернулись к ее радиотелескопу или к некоторым аспектам новейших космологических теорий.
— Мы должны поспешить, Леонардо-сан! — мягко, но настойчиво напомнила она мне.— Командир очень обеспокоен недавними сбоями в передаче энергии.
Это был вежливый намек: хватит болтаться голышом, пора приступать к работе. Я поспешно начал одеваться. Ёсико закрутила волосы в хвост и нацепила на них красную резинку.
Разумеется, каждый на борту знал о наших невинных развлечениях. И все же если бы мы как ни в чем не бывало открыли дверь хранилища скафандров и рука об руку проследовали в командный центр, это выглядело бы несколько вызывающе. Поэтому Ёсико отправилась туда первой, а я, оставаясь в хранилище, украдкой наблюдал за ее грациозным полетом. Кажется, со мной творилось нечто такое, чего я не мог контролировать.
