«А действительно?» – молчал он.
Вспоминая свои поиски профессии, Роман Григорьевич сейчас особенно почувствовал, какие именно критерии вывели его на путь внешнеторгового работника. Как привлекали тогда эти заманчивые просторы престижных поездок за границу, общения с иностранцами. Сейчас, когда за спиной было уже немало лет, он все-таки не мог отчетливо сформулировать причины окончательного выбора профессии. Возможно, проявившийся интерес к изучению английского языка на последнем курсе ВУЗа, хотя в школе он считал себя не очень способным в иностранном. Поработав два года после института в строительстве, он явно чувствовал, что это не для него, хотя материально на первых порах здесь было заманчиво, да и можно было быстро сделать карьеру. Сухие, требовательные, зависимые и даже грубые отношения с рабочими, какая-то материальная пелена взаимоотношений на фоне постоянной гонки производственных результатов, постоянные приписки, необоснованные аккордные наряды и возможность правонарушений вплоть до уголовных. Все это придавало оттенок принудительного труда в поиске существования «от зарплаты до зарплаты».
Однако полученный здесь опыт помог Роману Григорьевичу лучше ориентироваться на строительных объектах в будущем.
В юности он мечтал о науке и, конечно, об открытиях. Его интересовали проблемы мироздания, где в преддверии успешных поисков была масса загадочных вопросов в окружении таинственных и романтических рассуждений. Хотя он и восхищался многими конкретными модными профессиями, но ему явно была не по душе роль активного лидера и руководителя предприятия, о которой мечтали многие его сверстники и призывали многочисленные книги и фильмы. Скорее ему импонировала роль стоящего немного поодаль от радостных возгласов толпы художника. В детстве он интересовался живописью. Попытки рисовать самому показывали полное отсутствие способностей, и посему испытать счастье творчества на этом поприще не пришлось. Возможно, не было случая пройти начальный курс рисования или отсутствие друзей или родственников, сумевших привлечь его к этому. Однако все это не мешало ему восхищаться творчеством художников особенно русских: Перова, Репина, Крамского, Шишкина, Верещагина. Сикстинская мадонна Рафаэля стояла ярко, особняком и со временем помогла ему в полной мере понять мифологические и религиозные образы у Поленова, Васнецова, Нестерова.
В этих картинах была жизнь, истоки культуры и что-то притягательное и необъяснимое, что он видел в родителях, бабушках, дедушках и рассказах о прошлом.
По примеру отца в свое время он мечтал быть математиком, считая эту науку самой привлекательной и первостепенной, поскольку она всегда была на острие теорий или не проведенных исследований и экспериментов. Он понимал, что математически можно описать все, любой процесс, любое движение или теория и именно изящность и правильность математической логики могут открыть путь к совершенству.
«А правильно ли, что судьба отвела меня от этих поисков, мук творчества и радостей приближения к истине?» – часто приходило ему в голову.
Роман Григорьевич откинулся в кресле и вновь посмотрел в окно иллюминатора.
Снежное покрывало облаков создавало впечатление райского безжизненного и необыкновенно привлекательного города, раскинувшегося под самолетом. Далекое яркое солнце усиливало краски неземной картины и ощущение бесконечности пространства и остановки времени за стеклом.
Он прикрыл глаза от солнечных лучей.
На фоне явившейся зрительной мистерии он увидел, как из облаков едва заметно вырисовалась фигура странного четырехкрылого существа с человеческим лицом и удаляющимися в небеса ногами. Фигура проявлялась все ярче. Ее выражающее гнев и торжество лицо стремительно приближалось. И вдруг, как растворившийся мираж, необычное существо молниеносно исчезло, будто не было его вовсе. На слуху остался удаляющийся неприятно низкий звук со странным незаконченным словом: «О-со-рон-нофф…»
Одновременно Роман Григорьевич почувствовал, что с этим миражом невольно приблизился к какой-то грани, за которую нельзя переступить.
