– Настоящее, – опять задумалась она, – Это правильно… А про гостиницы… если так было, действительно, ужасно… я понимаю… Любовь – это всегда прекрасно!
– Женщина словно набегающая волна: она может быть ласковой и нежной, но и коварно уничтожить, затянув вдали от берега в море.
– У вас, оказывается, большой опыт, Роман Григорьевич, – заключила Юлия.
– О любви можно многое почерпнуть из литературы, – парировал Роман Григорьевич.
– Сегодня все изменилось.
– Это только так кажется… Художественными средствами литературы, как и в жизни всегда были – любовь…страдания и… смерть…
– Ну, причем тут смерть?
– Любовь и смерть всегда вместе… Любовь… рождает и создает… Смерть по-своему обновляет мир.
Юлия задумалась, а Роман Григорьевич продолжал:
– Смерть неразрывно связана с возрождением. Божественная справедливость отделена от милосердия… Интересно, что животные не тревожатся смерти. Жизнь им кажется вечной. Но они чувствуют приближение ухода из жизни когда ослабевают и уже не так противятся этому. Бог отдает сущность старого ради творения нового… Стихия явления смерти – огонь.
– Опять ваши стихии… И что тогда стихия воздуха?
– В ней магия ясновидения и пророчества на уровне тонких взаимосвязей природы… Она ведь на границе между небом и землей.
– А другие?
– Стихия воды олицетворяет выживание на основе интуиции и предвидения… И только стихия земли базируются на использовании своего собственного потенциала.
– Я думаю, что вы, конечно, рождены под знаком земли?
– Да… А вы, Юлия Борисовна?
– По вашей оценке… Я – воздух.
Роман Григорьевич задумчиво посмотрел на нее:
– Очень даже совместимые знаки…
– Вам и это известно… – улыбнулась Юлия.
Роман Григорьевич молчал.
– Но, насколько я понимаю, вы говорили о вечной любви в литературе, – напомнила Юлия, – В школе меня всегда удивляла любовь Обломова к своей хозяйке…
Роман Григорьевич понял укор и задумался.
– Ольга была его настоящая любовь. А сожительница-хозяйка… просто баба, как говаривал сам Обломов… И ведь Ольга… тоже часто вспоминала Илью Ильича…
– Интересная трактовка… У Обломова не было воли, а любовь без воли – это романтизм, мечта…
– А любовь без романтизма – инстинкт, – твердо отрезал Роман Григорьевич, – И мечта рождает волю.
– А помните у Пушкина – «покой и воля»? – продолжал он, – Это спокойствие и уверенность в достижении проявления воли.
– Возможно… но я не согласна с вами… Я где-то читала, что в чуме у северных народов женщина главная, а у мужчины есть только свое небольшое ограниченное место.
– Что же… Это позиция…
– И еще… – Постоянство в любви… это миф…
– Согласен… Слабым женщинам очень хочется этого постоянства… Любовь это серьезная жертва. И за нее нужно каждодневно страдать… Если сомневаетесь, присмотритесь к природе… там любви отведено определенное время… А человек сделал из нее забаву, игрушку, наслаждение, которое его и губит…
– Но в этих словах какая-то агрессия… С возрастом все притупляется… Женщины и живут больше, потому как от природы менее агрессивны.
– Чувства не стареют, стареет только тело… Чувства категория духовная, а тело материально и…смертно… Человеку нельзя быть спокойным… вот в чем противоречие человеческого разума и…вечности…
– О вечности я пока не думаю, – спокойно отреагировала Юлия.
А Роман Григорьевич, как бы не замечая, говорил:
– Как и у солнца у человека есть время восхода и надежды… Стареющий организм не отвергает романтизм, мечту и волю, которая питает надежду любви.
– Ну, опять вы…Роман Григорьевич… вам это не идет, – завершила разговор Юлия.
В эту ночь Роману Григорьевичу приснился необычный сон и словно явь стоял перед глазами все утро: он сидит на пне рядом с зеленым холмиком, усыпанным разноцветными осенними листьями и сочными ягодами земляники и черники. Вдруг в ягодах появляется на редкость красивый зверек, похожий на соболя. Он мудро, долго принюхивается к ягодам и ароматным листьям, но ничего не трогает. Своим поведение он говорит, что знает это место хорошо и приходит сюда не случайно. Заметив застывшую фигуру Романа, он молниеносно убегает.
«Что это могло значить?» – долго размышлял Роман после пробуждения.
