Карцев стоял, скрытый выступом стены. Сзади был заваленный мусором пустырь. Через этот пустырь, в случае чего, можно уйти. Простоял так он долго, и в ту минуту, когда он подумал, что с Соней неблагополучно, она появилась в освещенном подъезде с небольшим чемоданом в руке. Вслед за нею вышел станционный жандарм — огромная туша в голубом мундире, с шашкой и револьвером в кобуре. Соня что-то спросила у него, он ответил ей, и она медленно спустилась по ступенькам на площадь. Жандарм ушел в вокзал.
Не ускоряя хода, она недалеко от Карцева завернула за угол. В это время человек, лениво вышедший из ворот, перешел на другую сторону, зашагал в одном направлении с Соней. Карцев мучительно решал два вопроса: следит ли шпик за Соней и знает ли она об этом? Соня раза два останавливалась, перекладывала чемодан из руки в руку, а дойдя до следующего угла, направилась совсем в другую от дома Семена Ивановича сторону.
«Значит, заметила», — понял Карцев.
А шпик продолжал идти по стопам Сони. Теперь он держался осторожнее, заходил в ворота, увеличивал расстояние между собой и выслеживаемой.
«Его надо задержать, — подумал Карцев. — Но как это сделать?»
Он пошел, пьяно качаясь, напевая песенку, и, нагнав шпика, засмеялся, расставив руки.
— Коля! — пробормотал он. — Милый друг! Пойдем выпьем.
— Отвяжись! — рассердился шпик, мельком взглянув на Карцева. — Ты вот у меня выпьешь.
— Н-ну, и пойду, и выпью, — бессмысленно смеясь, говорил Карцев и, покачнувшись, упал к ногам шпика, схватил его за колени.
— Ах, сволочь! — шпик толкнул ногою Карцева.
Вскочив, Карцев что было силы ударил его в солнечное сплетение (этому приему его научили в одесском порту). Взглянув на черную, без крика свалившуюся фигуру, Карцев побежал.
Соня была уже дома.
— Вы видели, что за вами следили? — спросил Карцев.
— Конечно. Надеялась, что вы его запутаете. Спасибо.
Он рассказал, как все было.
— А если бы попался? — спросил Семен Иванович. — Где можно без риска, нельзя подвергать себя опасности.
— Другого выхода не было. Ей с чемоданом не уйти бы от него.
— Хвалю, — строго проговорил Семен Иванович, и теплые лучики появились в его глазах. — Смотри только, не зарывайся.
Карцев быстро переоделся, и они с Мазуриным пошли в казарму.
3
Наружная дверь казармы чуть приоткрылась. Старый крестьянин в лаптях, с мешком за плечами, боком протиснулся в нее, проворно скинул шапку и низко поклонился дневальному.
— Куда лезешь? — сердито закричал тот. — Сюда нельзя!
— Сынок… господин рядовой! — торопливо заговорил крестьянин, прижимая к груди шапку. — Мы по, родному делу. Сын у меня тут. Василий Рогожин. Мы сами служили при его величестве Ляксандре. Пусти, господин рядовой. Беда у нас в деревне… С бедой приехали мы…
— Нельзя в казарму, сказано тебе! — шумел дневальный. — К нам вольные не ходят.
И в это время в сенцы вышел Рогожин.
— Вася? Сыночек! — бросился к нему старик, обнял и расцеловал его. — Поклон тебе низкий от родной матери, от брата Алексея, от сестры Матрены… С бедой я к тебе, сынок… — Он всхлипнул, шапкой вытирая слезы.
Они отошли к окну.
— Усадить вас, батя, негде, — смущенно сказал Рогожин. — Уж извините… Какая же беда стряслась?
Старик не успел ответить. На пороге сенцев выросла фигура старшего унтер-офицера Колесникова.
— Это еще что такое? — крикнул он.
Рогожин опустил руки по швам:
— Отец это мой, господин взводный! Дозвольте с ним поговорить? С горем приехал…
— Иди, иди вон, лапотник! — точно не слыша Рогожина, приказал Колесников.
Крестьянин, покорно кланяясь, пошел к двери.
Кровь прилила к лицу Рогожина, но он овладел собою и робко попросил разрешения выйти из казармы, чтобы там побеседовать с отцом.
— По команде надо, — грубо ответил Колесников. — Службы не знаешь. Доложишь отделенному командиру. Пускай разрешит обратиться ко мне.
И он величественно проследовал в казарму.
После долгих и унизительных просьб Рогожин добился разрешения обратиться к ротному командиру. Васильев удивленно посмотрел на солдата: нижние чины не часто обращались к нему.
— Ваше высокоблагородие, — начал Рогожин, вытянувшись и подобрав живот, — помогите, Христа ради. Отец приехал. Пропадает семья… Погорели мы, ваше высокоблагородие, а лесу нет, денег нет, строиться нечем. Может, написали бы, чтобы подмогли отцу, отсрочку бы на подать дали… А то чем же платить?
