Ведь я, я остаюсь той, что, согрешив, родила незамужней. Я остаюсь матерью незаконнорожденного! А что касается моего несчастного ребенка, то в своей погибели он сам виноват! Я помолюсь о его душе, но пусть никто и никогда не приходит больше ко мне сюда с соболезнованием и разговорами!..» И она ушла. Тем не менее завтра же я поеду к ней.
— Не надо! — прервал его Жиль. — Не говорите ей ничего! Пусть все остается как есть. По крайней мере, она молится о мертвом, чего никогда бы не сделала для живого… Пойдемте лучше обедать!
Печальный рассказ аббата не лишил сотрапезников аппетита, обед прошел весело, и то, что поведал Жиль о своих приключениях в Америке и во Франции, имело не меньший успех, чем ароматные блюда и прекрасное вино. Аббат радовался удаче, сопутствующей его крестнику, пугался опасностей, окружающих королевскую семью, предсказывал еще более мрачные времена и возмущался падением нравственности в столице. Под конец он спросил:
— Что ты теперь собираешься делать? В гвардию тебе возвращаться нельзя.
— Я хотел выкупить Лаюнондэ, но вот уже несколько месяцев, как я отказался от этой мысли.
Став обладателем сокровища, я уехал в Париж, чтобы обратить камни в деньги, а потом отправился в Ренн для встречи с вашим кузеном. Он удивился, увидев меня, но еще больше он удивился моему предложению выкупить у него замок за ту кругленькую сумму, которую он сам назначил мне три года назад. Короче говоря, он наотрез отказался…
— Почему? Ведь замок ему не нужен…
— Как я однажды слышал в кабачке на берегу Сены, он, кажется, собирается в нем что-то ломать… Не понимаю, но мне он отказал.
— А, я догадался! — улыбнулся аббат, допивая кофе, поданный Кателлой. — Талюэ надеется найти сокровище! А так как ты не сказал ему, что сокровище уже найдено, то тебе придется отказаться от Лаюнондэ.
— Я так и поступил. Я молод, значительно моложе вашего кузена и, если Бог не призовет меня раньше положенного природой срока, я еще смогу вернуться в Лаюнондэ. А пока я намерен обосноваться по другую сторону Атлантики.
— Твоя старая мечта?
— Да, конечно. Американское правительство предоставляет мне концессию на тысячу акров плодородной земли. Стану плантатором и судовладельцем. У Индийской компании я уже купил английское трофейное судно водоизмещением двести восемьдесят тонн, называлось оно «Лонрей». По виду напоминает баржу, но более стройное и вооруженное шестью пушками. Я велел переоснастить его, так что при хорошем ветре мы за четыре-пять недель достигнем берегов Америки. Кстати, теперь мое судно называется не «Лонрей», а…
— Держу пари, что оно называется «Кречет»?
— Держите пари и вы выиграете. Я очень горжусь этим названием, а также теми переделками, которые я провожу на своем корабле. Ведь я беру с собой семью Готье, они сами попросили меня, они не хотят оставаться в Лаюнондэ. Для женщин пришлось благоустроить каюты. Кроме того, я хотел бы увезти еще и Розенну.
— Розенну? Ты хочешь, чтобы она в ее возрасте пересекла океан и осталась в стране дикарей?
— Почему бы нет! Она крепкая женщина! Где она сейчас, у виконтессы де Лангль?
— Да, она по-прежнему у моей сестры, но…
— Там она только портит себе кровь, потому что в ней никто не нуждается, даже госпожа виконтесса при всей своей доброте, — вступила в разговор Кателла. Вымыв посуду, она дремала у камина, но имя сестры разбудило ее. — Не сомневайтесь, мой мальчик, если вы ее позовете, она пойдет за вами хоть на край света, хоть в ад.
— Кателла! — возмутился аббат. — Попридержите язык и, потом, перестаньте называть шевалье мальчиком…
— Нет, нет! — воскликнул Жиль. — В тот день, когда Кателла назовет меня господином шевалье, я перестану с ней разговаривать. Итак, решено: завтра я еду в Лесле повидать Розенну.
— И хорошо сделаете! Святая Дева! Розенна будет счастлива увидеть вас живым и здоровым и поедет куда вам угодно…
Кателла вернулась в свой уголок и, чтобы подчеркнуть охватившую ее радость, вынула из корзинки вязание и принялась усердно работать спицами.
Аббат молча смотрел на своего крестника, который, спросив предварительно разрешения, вынул из кармана трубку и набил ее табаком.
