Много всяких событий случилось за это время и гораздо ближе к родному дому, и, увы, не всегда они были радостными. Один за другим умерли мой отец, дядя Маттео, а затем и моя мачеха Фьорделиза. Их похороны были такими величественными, на них пришло столько народу и вся Венеция предавалась такой скорби, что они затмили погребение дожа Градениго, который тоже скончался вскоре после этого. Почти в то же самое время мы все в Венеции были ошеломлены, узнав, что француз, который стал Папой Климентом V, без долгих рассуждений перевел папский престол из Рима в Авиньон, в свою родную Францию. Таким образом, его святейшество мог пребывать недалеко от своей любовницы, которая была женой графа Перигорда и не могла без трудностей навещать его в Вечном городе. Возможно, мы были слишком терпимы, надеясь, что следующий Папа Римский обязательно восстановит привычный порядок вещей, однако три года спустя Климента сменил другой француз — Иоанн XXII, который, похоже, был доволен тем, что папский дворец находится в Авиньоне. Мои корреспонденты не сообщали мне, что думает по поводу этого кощунства остальной христианский мир, но, судя по буре, которая поднялась здесь, в Венеции (дело дошло до того, что даже высказывались предложения: дескать, мы, венецианские христиане, должны все хорошенько обдумать и перейти в лоно Греческой церкви), полагаю, что бедный святой Петр рассвирепел в своих римских катакомбах.
Дож, который сменил Градениго, совсем недолго пребывал в этой должности и тоже вскоре умер. Теперешний дож, Жуан Соранцо, помоложе и, надеюсь, пребудет с нами какое-то время. Этот человек оказался склонен к нововведениям — дож учредил ежегодные гонки на гондолах и batèli[266] на Большом канале, назвал их регатой и вручил победителям призы. С тех пор регата проводилась раз в четыре года, становясь все более оживленной, яркой и популярной. Теперь этот праздник продолжается весь день. Каких только гонок нет: на лодках с одним веслом и с двумя, даже на лодках, которыми правят женщины. А призы стали теперь богаче, и все стараются их выиграть; жаль, что регата пока не стала таким же ежегодным представлением, как и Свадьба Моря.
Да, чуть не забыл, еще дож Соранцо попросил меня снова занять публичный пост — стать одним из provedittori[267] в Арсенале, и я до сих пор исполняю эту должность. Это чисто формальные обязанности, вроде supracomito на военном корабле, но я все же изредка направляюсь в противоположный конец острова, притворяясь, что на самом деле проверяю верфь. Я был бы рад не вдыхать вечный аромат варящейся смолы и не наблюдать, как обретает жизнь галера в каком-нибудь углу верфи, сначала только в виде киля, как постепенно она приобретает форму по мере того как перемещается от одной команды рабочих к другой, получая стропила и обшивку, а затем уже медленней двигается под навесы, где рабочие с двух сторон снабжают остов и опоры всем необходимым, от такелажа и запасных парусов до вооружения и всего самого главного, в то время как ее палубы и верх заканчивают другие arsenaloti[268], пока галера наконец не уплывет в бассейн Арсенала — совершенно новое судно, готовое к тому, чтобы его продали на торгах какому-нибудь покупателю, готовое утопить весла или поднять паруса и отправиться в путешествие. Я был бы рад всего этого не видеть, ибо это слишком мучительное зрелище для того, кто сам больше никогда не отправится в путешествие.
Я больше никогда никуда не уеду, а стало быть, если вы меня понимаете, то больше никогда и не вернусь. Меня до сих пор уважают в Венеции, но теперь как некий постоянный атрибут города, а не как новинку, и толпы ребятишек больше не бегают за мной по улицам. Случайный посетитель из какой-нибудь иноземной страны, где только теперь появилась «Книга о разнообразии мира», все еще заходит в Ca’Polo, ища со мной встречи, но мои приятели-венецианцы давно устали слушать мои воспоминания и больше не говорят мне спасибо, когда я знакомлю их с оригинальными идеями, которых набрался в далеких краях.
Помню, некоторое время тому назад на Арсенале один корабельный плотник покраснел, когда я подробно рассказал ему, как ловко ханьские мореплаватели выводят в море свои огромные корабли chuan — при помощи одного только прав
