— Зачем, великий хан, я уверен, что могу прямо сейчас сказать от имени всех Поло. Это не только большая честь для нас, мы страстно желаем услужить вам и очень признательны за то, что вы делаете путешествие столь удобным для нас.
Таким образом, мы стали готовиться в дорогу. Пока собирали и обеспечивали всем необходимым невесту и целую сопровождавшую ее свиту, а отец улаживал в Ханбалыке последние мелкие дела нашего Торгового дома, а я завершал свои собственные. Я продиктовал придворным писцам Хубилая письмо, попросив при первой возможности отправить его вану Баяну в Ава. Я тепло попрощался со старым другом и написал, что, поскольку народ государства Муанг Таи по решению Хубилая останется свободным, я прошу лично позаботиться Баяна о маленькой служанке Арун, дать ей свободу и отправить в безопасности на родину.
Затем я взял свою долю последней прибыли Торгового дома Поло — мешочек с прекрасными рубинами — и отнес его в покои министра финансов Лин Нгана. Этот человек был первым придворным Хубилая, которого я некогда встретил в Ханбалыке, и оказался первым, с кем я теперь попрощался лично. Я отдал ему на хранение мешочек с драгоценными камнями и попросил министра выделить наследство пажам великого хана, когда те повзрослеют, чтобы у моих сыновей было с чего начинать, когда они отправятся на поиски своего счастья.
Затем я прошелся по дворцу и попрощался с остальными придворными. Некоторые из моих визитов были лишь простыми знаками уважения: например, посещения хакима Гансу и Джамбуи-хатун, престарелой первой жены Хубилая. Другие мои визиты оказались не такими официальными, но столь же короткими: к придворному астроному и архитектору. Я нанес еще один визит — придворному инженеру по имени Вей — только для того, чтобы сказать ему спасибо за то, что он построил тот садовый павильон, в котором Ху Шенг наслаждалась трелью текущей по трубам воды. И еще я зашел к министру истории, сказав тому на прощание:
— Теперь вы наконец сможете сделать в своем архиве еще одну запись. В год Дракона, по ханьскому летоисчислению — в год три тысячи девятьсот девяностый, чужеземец По-ло Map-ко наконец покинул город Хана и вернулся к себе на родину, в Ве-не-цию.
Он улыбнулся, припомнив наш давнишний разговор, и сказал:
— Мне следует написать, что Ханбалык стал лучше за время его пребывания здесь?
— Полагаю, об этом судить Ханбалыку.
— Нет, об этом судить истории. А сейчас — смотрите. — Министр истории взял кисть, намочил свой чернильный брусок и нарисовал на бумаге, которая уже была покрыта письменами, вертикальный столбик из иероглифов. Среди них я узнал тот, который обозначал мое имя на печати yin. — Вот. Здесь все записано. Может, это и мелочь, но возвращайтесь через сотню лет, Поло, или даже через тысячу, и тогда увидите, помнят ли здесь еще эту мелочь.
Остальные мои визиты были более теплыми и продолжительными. Строго говоря, их было три: я встретился с придворным мастером огня Ши Икс Ми, с придворным золотых дел мастером Пьером Бошером и (эта встреча мне особенно запомнилась) с Чао Менг Фу, военным министром, придворным художником и моим приятелем-заговорщиком. Каждый из этих визитов продлился далеко за полночь и закончился, только когда я и хозяин были уже не в состоянии пить.
Когда пришло известие, что корабли готовы и ждут нас в порту Гуанчжоу, мы с отцом отвели дядю Маттео в покои великого хана, чтобы нас представили госпоже Кукачин. Хубилай сначала познакомил нас с тремя послами, которые прибыли, чтобы доставить ее ильхану Аргуну — их имена были Уладай, Коджа и Апушка, — и лишь затем мы увидели саму госпожу Кукачин. Это была семнадцатилетняя девушка, такая же миленькая, как и все монголки, которых я встречал, прекрасно одетая, чтобы ослепить великолепием наряда всю Персию. Однако молодая госпожа не была ни заносчивой, ни властной, как можно было бы ожидать от знатной дамы, будущей ильхатун, которую сопровождает свита чуть ли не из шестисот слуг, служанок, знати — весь ее будущий двор — и множество воинов. Как это и приличествовало девушке, внезапно возвысившейся из степного племени, где вместо придворных у нее имелся, наверное, только табун лошадей, манеры у Кукачин оказались открытые, естественные и приятные.
