Виртуозность и на скрипке необязательно сопровождается локонами по плечам и взглядом, устремленным в белый потолок, и к роялю иногда подкатывается шарик, злоупотребляющий кондитерскими изделиями, ненужный залу до первого аккорда. То, что извлекает врач своей виртуозностью, не рассчитано на аплодисменты, но Петр Николаевич, чуткий на человеческую талантливость, почувствовал ее в этом враче.
Осмотр продолжался недолго.
- Почему вы не едите? - спросил Шебов, садясь в креслице "квин Эн" как на табуретку. - Вы истощены, вы об этом знаете?
- Еда невкусная, - ответил Петр Николаевич кокетливо. - Отвратительная.
- Не вся ведь.
- А что есть вкусного? - Петр Николаевич захотел размяться. - Мясо отвратительное. Куры надоели. Рыба? Но какая? Макрурус, нототения, хек, угольная, ледяная. Кому может захотеться съесть угольную рыбу? Я знал другие названия. Севрюга, лососина.
- Семга, - закончил доктор и закурил у постели больного, попросив разрешения. - Ну, какую-нибудь вам все-таки хочется, из серии А или серии Б?
- Никакую.
- Плохо, - сказал доктор и так посмотрел сердито на свою бывшую жену, как будто забыл, что она бывшая.
- Петр Николаевич любит крепкий сладкий чай со свежей булкой, - сказала Катя примирительно.
- Это не еда.
- Чай! - воскликнул Петр Николаевич. - По-вашему, это чай? А по-моему нет. Я помню, после войны кто-то привез из Китая коробку чая. На ней был нарисован цветок. Такой белый цветок, похожий на яблоневый, полный сказочного аромата, плавал потом в вашем стакане. Это был чай. Вы его, наверно, никогда не пили.
- Пили, - сказал Шебов, - но чашка крепкого бульона со свежей зеленью тоже ведь неплохо, согласитесь. Петрушка тоже своего рода цветок.
- Не хочу, - поморщился Петр Николаевич. - Бульон - это пройденный этап. Все бульоны выпиты. Все бифштексы съедены.
- Вот что. Вы должны чего-нибудь захотеть. Есть на свете салат "весна", фальшивый заяц, куриная котлета, печеночный паштет, пирог с капустой. Подумайте.
- Утка с яблоками и с крутонами. Крутон - это кусок жареной булки, который поплавал в жире.
- Отлично, - похвалил доктор все тем же теплым голосом диктора вокзального радиоузла. - Доступно. Не так уж дорого. Вкусно.
- Только я не соображу, какое вино к утке, - Петр Николаевич с явным удовольствием продолжал разминку.
- Любое. До коньяка включительно.
- Коньяк.
- Очень хорошо. Вы должны изощряться и придумывать, чего вам хочется, чего бы вы съели. Работать в этом направлении. Иногда это может быть манная каша с земляничным вареньем, в другой раз кусочек селедки с луком. Мед, творог, лучше домашний, сметана. Я вам назначу уколы.
- Уколы? - с комическим ужасом переспросил Петр Николаевич. - Я их не люблю.
- А их не надо любить, их надо делать, - ответил доктор. - В клинику хотите лечь? Поисследоваться.
- Чего-то не хочется. Умер бедняга в больнице военной, горько заплакала мать...
- Повторяю, вы истощены. И детренированы.
- Я? - Петр Николаевич казался польщенным. - Хотите, сейчас станцую? Мазурку? Полонез? Полонез неинтересно. Мазурку.
- Делайте гимнастику по утрам. Улучшится погода - гулять. Вы комнатный человек.
- Совершенно справедливо, - радостно согласился Петр Николаевич, как будто это был комплимент. - Мы сегодня гуляли.
- Он упрямый, - пояснила Катя, выйдя проводить доктора в коридор.
- Мне это вполне ясно.
- Запущен? - тихо спросила Катя.
- Похоже.
- Но ты говорил, что надежда на чудо остается всегда.
- Кто-нибудь у него есть?
- Жена, племянница, друзья.
- Объясни жене, что сейчас самое важное, чтобы он ел, не терял силы. С танцами, с песнями уговорить, заставить.
- Это все?
- Я бы врачом не мог быть, если бы не верил в чудеса, - сказал он и так посмотрел, что стало понятно, он еще не справился с разрывом, еще не прожил его, не прошел, не простил, не проехал. Тоску, нежность, непоправимость отразило его лицо, но тут же вновь оно стало азиатски-непроницаемым, закрытым, официальным, лицом врача, исполненным медицинской силы и медицинского бессилия. Он ушел, не задав больше никаких вопросов, предложив звонить ему в любое время. Уйти и не видеть Катю было ему пока еще лучше, чем видеть и разговаривать с ней.
