То, что на костер возле госпожи взойдут не соплеменники, а рабы-чужеземцы, лишь подчеркивало отказ синдов следовать старым традициям. Однако в остальном ритуал был соблюден полностью. Ровно в полдень женщины перестали петь и разом заголосили. Они все еще возились по хозяйству: расстилали шкуры для пиршества, укрывали их тканями там, где предстояло сидеть наиболее почетным гостям, носили кувшины с вином и мехи с перебродившим кобыльим молоком, уставляли "стол" плошками. Но эта привычная работа не очень отвлекала их мысли от дружного речитатива, которым провожают покойную. То одна, то вторая начинала сетовать на потерю Псаматы, а остальные подвывали, выводя жалобные стоны и всхлипывая в конце каждой фразы.
Четверо мужей Псаматы вынесли ее легкие сосновые сани, украшенные фигурками оленей, и потащили в степь. Впереди шла Багмай с домашними духами на руках. Смешные деревянные фигурки выглядели, как малые дети, прижавшиеся к новой матери. Следом за санями брели сестры покойной и остальная близкая родня, потом соседи, родичи мужей, слуги и рабы.
Взглянув на них, Радка сразу поняла, кто будет сопровождать Псамату в царство теней. Как и уверяла злоязыкая Асай, жребий пал на пантикапейца. При виде этого рослого грека всаднице сделалось не по себе. Еще вчера она могла спасти его. Но Радку парализовал всегдашний страх, а он, как видно, был слишком горд, чтоб внять совету ключницы.
Впрочем, сейчас раб мало что сознавал. И его, и старуху опоили крепчайшим отваром конопли на кобыльем молоке. Это средство действовало не сразу, сначала вызывая яркие жутковатые видения, а потом погружая человека в сон, мало отличавшийся от смерти. Говорят, у спящих почти пресекалось дыхание и даже удары сердца были едва слышны. Обычай требовал, чтоб слуги, сопровождавшие госпожу в иной мир, умерли от удушья. Их корчи в темной могиле символизировали муки нового рождения, когда ребенок из утробы матери лезет на свет.
Подойдя к яме, процессия остановилась, причитания смолкли и стал слышен стук топоров. Четверо племянников Псаматы сколачивали ей деревянный шатер, на потолок которого после погребения сыпалась земля.
Сани с телом покойной положили на высокую поленницу дров, в зазоры между которыми был предусмотрительно засунут сухой тростник. Багмай с горящим факелом в руках подошла слева. Радка - справа. Ветер в степи был хороший и огонь запылал сразу.
Пока он горел, деловитые арихи в кожаных фартуках под руководством Матери-Хозяйки приносили вокруг него в жертву быков из стада Псаматы. Их мясо можно было жарить на том же костре, в котором горела покойная, ее любимая лошадь и две собаки. Особое уважение усопшей оказывал тот, кто вкушал жертвенной еды с ее огня. Но на всех желающих места не хватало, и потому по сторонам от погребального костровища были разложены огоньки поменьше.
Арихи не считали нужным целиком превращать своих сородичей в пепел. Пусть прогорит бренная земная оболочка, а на том свете Трехликая оденет прибывших в новое платье, которое им уже не сносить вовеки. Поэтому пламя залили как только появился костяк. Обугленные останки Псаматы облачили в рубаху, расшитую бисером, и войлочный островерхий колпак. На почерневшей шее грозной поединщицы красовалась тяжелая медная гривна, окрученная золотой фольгой. Сморщенная кожа умершей, еще кое-где не сошедшая с рук, скрывалась под рядами широких браслетов. В ногах покойной поставили чашу с вином. А в пустые глазницы черепа вбили по длинному осиновому гвоздю, чтоб усопшая из могилы не могла увидеть своих врагов и отомстить - ведь вира уплачена.
После этого Псамату перенесли на деревянное ложе в яме, вокруг него разложили погнутый акинак, расплетенную ногайку, исцарапанное бронзовое зеркало и пробитый шлем. Вещи портили, чтоб они, как и хозяйка, отправляясь в иной мир, были мертвы.
Слева на полу поместили уже впавшего в сон раба-пантикапейца. В ногах - старую ключницу, которая еще бессвязно лопотала, но не понимала, где находится и только время от времени грозно выкрикивала: "Готовьтесь! Хозяйка едет!" От чего у многих мурашки пробегали по спине.
