– Сколько у тебя сейчас желобов? – Мало. Чем больше будет желобов, тем лучше побежит вода. Если ты сколотишь десять или двенадцать десятиаршинных желобов, то этого хватит. Ты говоришь у тебя есть несколько двенадцати-ар– шинных досок? Пусти их в ход, они окупятся осенью.
И на этом он не успокоился, вскочил с бугра и побежал опять к Сиверту:
– Великолепно, Сиверт, все идет отлично, отец твой сколачивает желоба, у нас будет больше, чем я мечтал. Ступай, притащи желоба, мы сейчас начнем!
Весь день шла горячка, Сиверту никогда не приходилось работать при такой гонке, в совершенно незнакомом для него темпе. Они едва урвали время пойти закусить. Но вот вода побежала. Местами пришлось прорыть канавку поглубже, кое-где опустить или приподнять желоб, но вода текла!
До позднего вечера трое мужчин ходили по полю, исправляя свою работу, и были серьезно заняты ею, но когда влага начала просачиваться в самые засохшие уголки земли, сердца новоселов затрепетали от радости.
– Я позабыл свои часы, – который час? – спросил Гейслер. – Завтра в этот час все будет зелено! – сказал он.
Сиверт и ночью вставал посмотреть на свои канавки. И встретил отца, вставшего за тем же делом. О, Господи, то-то было волнение и ожидание в глуши!
Но на следующий день Гейслер долго лежал в постели и был вял, весь его пыл прошел. Он не в состоянии был пройти на озеро посмотреть лодку, и уж только от стыда сходил взглянуть на лесопилку. Даже и к оросительным канавкам не проявил прежнего горячего интереса; увидев, что ни луг, ни поле за ночь не позеленели, он утратил бодрость, он не думал о том, что вода все бежит и бежит и распространяется все дальше и дальше по земле. Он ограничился тем, что сказал:
– Может статься, что толк от этого ты увидишь не раньше, чем послезавтра.
Но не унывай.
Среди дня притащился Бреде Ольсен и принес с собой образцы камней показать Гейслеру.
– На мой взгляд, это что-то прямо удивительное, – сказал Бреде.
Гейслер не захотел смотреть его камни:
– Это так-то ты занимаешься земледелием – бродишь кругом в погоне за сокровищами? – язвительно спросил он.
Бреде, видимо, не желал выслушивать замечаний от своего бывшего ленсмана, а хорошенько отделал его, стал ему «тыкать».
– Я тебя не уважаю!
– Ты ведь только и делаешь день – деньской, что болтаешься, – сказал Гейслер.
– А ты-то сам, – ответил Бреде, – ты-то чем занят? У тебя ведь есть скала, которая ни к черту не нужна, а только занимает место. Хе-хе, можно сказать, настоящий хозяин!
– Ступай себе с богом! – сказал Гейслер.
И Бреде не задержался, вскинул свой мешочек за спину и, не прощаясь, пошел обратно в свое гнездо.
Гейслер уселся перелистывать какие-то бумаги и основательно задумайся над ними. Похоже было, словно он раззадорился и захотел посмотреть, как же обстоит дело с медной сказкой, с контрактом, анализом: да ведь это же почти чистая медь, медная лазурь, он должен что-нибудь делать, а не вешать голову!
– Приехал я сюда собственно за тем, чтобы наладить все это депо, – сказал он Исааку. – Я думаю очень скоро подрядить большую партию рабочих и начать разработку скалы; что ты об этом скажешь?
Исааку опять стало его жалко, и он ничего ему не возразил.
– Это для тебя не безразлично. Хочешь, не хочешь, а здесь появится много народа, и будет страшный шум и трескотня от взрывов, не знаю, как тебе это понравится. С другой же стороны, в округе начнется жизнь и движение, и тебе будет легко сбывать свои продукты. Ты сможешь запрашивать за них, что вздумается.
– Так, – сказал Исаак.
– Не говоря уже о том, что будешь получать большой процент с того, что даст скала. Это будут большие деньги, Исаак.
– Я и так уж получил от вас слишком много.
На следующее утро Гейслер покинул усадьбу и зашагал в восточном направлении, в Швецию. Он ответил кратким: «Нет, спасибо» на предложение проводить его. Ужасно жалко было смотреть, как он уходит, такой бедный и одинокий. Ингер наложила ему пропасть самых отменных продуктов, напекла даже вафель, но и этого ей показалось мало; она хотела ему дать еще кувшинчик сливок и целую кучу яиц, но он отказался тащить их. Так что Ингер даже немножко обиделась.
