— Хорошо-с. Позвольте мне начать именно с тех самых доказательств, которым вы так блистательно разъяснили и окончили ваш вопрос о независимости…
— Позвольте.
— Доказательства эти почти верны и даже, пожалуй, применимы к делу, но только в отношении мужчины, а никак уж для женщины!
— Ну, послушайте, нельзя вас поздравить с таким оборотом: вы, судя по нему, причисляете женщину к какой-то совершенно особой породе, а не человеческой!
— О нет, напротив, я отношу ее к лучшей части этой самой породы!
— Ладно уж вам, так действительно не скоро поймешь: человек считает женщину лучше мужчины и в то же время находит ее менее способной взяться за общее дело… удивительно, что за логика!
— Выслушайте меня, пожалуйста. Я вовсе не считаю ее неспособнее, но общественное положение женщины у нас таково, что оно заставляет ее временно казаться именно такой, другими словами, она не имеет средств, при этом положении, выказать свои способности наравне со способностями мужчины, оттого даже и самые эти способности постепенно слабеют.
— Я не буду спорить с вами, что положение женщины в нашем обществе весьма неопределенно, чтоб не сказать совершенно (не разб.), об этом уж и говорить нечего. Это нашло место даже в литературе! Но я вас покорнейше прошу поставить вопрос наш прямее, — отвечайте вы мне, ради бога, просто: согласны ли вы с тем, что всякая женщина, кто бы она ни была, в наше время и у нас может, как и мужчина, быть независимой, благодаря своему скромному труду и идти к задуманной цели, если она только положительно твердо и разумно этого захочет?
— Но, помилуйте! Многие ли из наших женщин захотят подвергнуться лишениям из-за независимости, за которую общество будет их же преследовать и, наконец, укажет им на дверь!
— Господи ты боже мой! — вспылила хозяйка, — да оставьте вы, Христа ради, в покое всех этих ваших женщин, которые шелковые платья предпочтут независимости. Пусть они рабствуют! Пускай до конца рабствуют! Поделом таким женщинам! Я не о них говорю!
Аргунов не мог отвести глаз от своей вспылившей собеседницы: она была удивительно хороша в эту минуту.
— Следовательно, вы сами говорите об исключениях, — заметил он нарочно вяло, чтоб продолжить ее восхитительный пыл.
— Поймите же, ради бога, поймите, что тут говорится совсем не об исключениях каких-нибудь! — сказала она с особенным жаром, прикладывая правую руку к груди: — тут просто речь идет о такой женщине, которая захочет!
— Но ведь такая женщина и будет исключение, — сказал Андрей Александрович по-прежнему.
— Да с чего же, скажите, вы назовете ее исключением, если за ней не будет никаких особенных талантов, ничего, кроме сильной и твердой воли?
— Все равно: одна уж такая воля делает ее исключением.
— Да вздор же — не делает! Воля есть у каждого, и каждый может развить ее, как ему угодно; но не всякому дается исключительный талант, как бы он ни развивал свои способности!
— Пусть будет по-вашему, но я предложу вам только один вопрос.
— Предложите.
— Вы сказали, говоря о независимости, что достигнуть ее может всякая женщина, кто бы она ни была: стало быть, по-вашему выходит, что и простая, например, крестьянка тоже может быть независимой, если захочет?
— Само собой разумеется, что может. Что за странный такой вопрос!
— В таком случае, уж позвольте мне таки предложить вам и еще два вопроса в том же роде.
— Предлагайте.
— Вы на земле живете? — спросил Аргунов.
— На земле, — улыбнулась она.
— И не с неба упали? — спросил он снова, тоже улыбаясь.
— Нет, не с неба, кажется…
Опять они оба тихо засмеялись.
— Ну, так если вы действительно живете на земле и не с неба упали, то должны знать не меньше моего, что простая крестьянка не поймет даже и самого вашего слова: независимость! — сказал Андрей Александрович с улыбкой.
— Да ей и не нужно совсем понимать этого слова, — у ней найдется другое, лучшее, простейшее, которое она понимает, это — именно слово — воля!
Аргунов не мог удержаться и расхохотался самым ребяческим образом.
— Что же вас насмешило так? — спросили у него серьезно и без улыбки.
— Виноват! — ответил Андрей Александрович, стараясь всеми силами удержаться от смеху, который так и подступал к нему. — Да ведь простая крестьянка и этого простого слова не понимает так, как мы с вами его понимаем! — заключил он, овладев наконец собой.
