СЛИШКОМ ДОЛГОЕ ОЖИДАНИЕ. РАССКАЗЫВАЕТ АЛЕША АНОСОВ ПО ПРОЗВИЩУ РЫЖИК. КРАХ ВТОРОЙ
Мы сидели у Памфилия и пытались привести его в себя, разговорить, а он все не поддавался, посылал нас изредка нехорошими словами, а когда мы поднимались уходить, он отворачивался к стенке на своей бугристой тахте, и тогда мы слышали дыхание его прокуренных легких, и тогда мы шли от дверей обратно и глядела на его затылок, который был выразительней его лица, так как лицо его ничего не выражало вовсе, а затылок выражал хотя бы презрение к нам, так ничего и не понявшим.
И так мы танцевали от двери к тахте некоторое долгое время и все больше увязали в липучей паутине бессмысленности. И потому, когда раздался осторожный стук в дверь, мы, честно говоря, обрадовались.
- Да! - крикнул Костя. - Да, входите!
- Хоть какая-то живая душа, - сказал я. - Слава богу.
- Да! - крикнул Костя. - Да! Входите!.. Дверь приоткрылась, на пороге стоял невысокий человек в берете. Мы смотрели на него, он на нас.
- Здравствуйте, - тихо сказал он.
- Закройте дверь! - рявкнул Гошка, не поворачиваясь. - Дует…
Человек вышел и закрыл дверь с той стороны. Мы переглянулись.
- Кто это? - спросил я.
- Не знаю, - ответил Костя, идя к дверям. Человек стоял на лестничной клетке и ждал.
- В чем дело? - спросил Костя. - Почему вы ушли?
- Вы сказали «закройте дверь».
- Недоразумение, - сказал Костя. - Войдите. Тот вошел и снял берет.
- Меня направили к вам, - сказал он мне. - Я ваш новый…
- Ко мне? - удивился я.
- Извините, я продолжу… - сказал он. - Я ваш новый ассистент.
- Так. Слушаю вас, - сказал я.
- Извините, это все, - сказал он.
- Немного, - сказал я.
- Извините.
Костя посмотрел на него внимательно.
- Странные у тебя ассистенты.
- Начальству виднее, - ответил я Косте и обратился к нему: - Подождите нас.
- За дверью? - спросил ассистент. Я откашлялся.
- Гоните его к черту, - сказал Гошка, и мы увидели его блестящие глаза, обращенные к ассистенту.
- Не обращайте внимания, - сказал я этому человеку. - Сядьте куда-нибудь.
- Извините, а куда? - спросил тот.
- К черту! - сказал Гошка. Мне хотелось сказать то же самое, но я сдержался.
- Вы плохо начинаете, - сказал я ему. - Мне нужны инициативные сотрудники.
- Он смущается, - сказал Костя. - Не тронь его. Вы смущаетесь?
- Не знаю, - сказал ассистент. Костя побагровел.
Я взял ассистента за руку и подвел к креслу в дальнем углу.
- Садитесь. Почитайте вот это… - я сунул ему в руки журнал. - Здесь есть статья об инициативе. Вам будет интересно.
- Я почитаю, - сказал он. Мы подошли к Гошке.
- Зачем вы оставили его здесь? - сказал он. - Он мне не нравится.
- Гошка. - сказал я, - кончай все это. Надоело. Старый ты уже для таких штучек.
- В том-то и дело, - сказал Гошка. - Вы болваны. Не поняли, что произошло.
Он ошибался. Мы прекрасно все понимали. Не хуже, чем он. Только мы сдались, а он нет. Вот в чем дело. И то, что он не сдался, было хуже всего. Чересчур все это напоминало безумие. И сейчас Гошка пропадал.
Я не верю в то, что человек состоит из пищи, которую он ест. И я не верю, что можно заменить слово «душа» словом «психология», а потом считать ее решающей системой.
Душа, а проще сказать, личность человека, это, видимо, все-таки не просто система, даже самая сложная. Хотя бы потому, что любая система может и не работать, если питание отключено, и все-таки оставаться системой. А личность человека, его душа - это процесс, работа. И устойчивость ее - это не устойчивость камня, лежащего в овраге, а динамическая устойчивость волчка, гироскопа, сопротивляющегося отклонению.
Я не верю в статику души. И потому я считаю, что искусство всегда держалось на исключениях. С нормой ему делать нечего. Норма - это инструкция. Может быть, я считаю, что искусство занимается патологией? Нет. Просто искусство интересуется теми исключениями, в которых оно предчувствует норму более высокую, чем обыденность.
Возьмите любой образ, самый реалистический и достоверный. Ну хоть Наташу Ростову, например. В финале она добродетельная самочка. А поначалу она обещала норму более высокую и потому была исключением. Обещание не выполнено, и читать про это неинтересно. Почему любят детей? Потому что они обещают. Отнимите детское у короля Лира, и останется вздорный старик, псих ненормальный.