— Ну, не американские же, — улыбнулся Кольцов. — Ладно, не забивай себе голову. Будет время — расскажу тебе кое-что… А сейчас бери-ка ноги в руки, иначе на политзанятия опоздаем. А сегодня опаздывать никак нельзя — к нам в отделение, по имеющейся информации, сам Горелов нагрянуть должен. Он раньше в обкоме инструктором работал, все городские бани курировал. Будет нас уму-разуму учить, объяснит, как добиться всеобщей раскрываемости…
И снова потянулись обычные оперские будни для капитана Кольцова и лейтенанта Кудасова, и все шло, как обычно, за одним исключением — Никита обратил внимание, что Алексей Валентинович стал чуть ли не каждый день исчезать неведомо куда на несколько часов, а потом возвращался хмурым и словно сильно обеспокоенным чем-то. А еще заметил лейтенант, что капитан после своих отлучек странно поглядывает на него, будто размышляет: рассказать Никите что-то или повременить?… При этом у Кудасова возникало ощущение, что Кольцов молчит не от желания скрыть нечто важное, а просто ограждает его, Никиту, от какой-то опасной информации. Ощущение это больно било по самолюбию лейтенанта, и он уже собирался «серьезно поговорить» с Алексеем Валентиновичем, но — жизнь, как всегда, внесла свои коррективы, и никакого специального разговора не понадобилось…
16 апреля 1983 года прошла по милицейским сводкам информация об одном происшествии, зарегистрированном, как «самоповешение». К слову сказать, в те годы самоубийства (статистика которых тщательно скрывалась) вовсе не были такой уж редкостью, вот и данный конкретный случай никакого особого интереса не представлял, если бы не одно обстоятельство — повесившегося звали Иваном Сергеевичем Бердниковым…
Когда Кольцов (напряженный и злой) и Кудасов прибыли в квартиру Бертолета, там находился уже только участковый, ожидавший, когда хозяина, снятого с крюка в потолке гостиной, заберут в морг.
Капитан долго смотрел на посиневшее лицо покойника, потом досадливо крякнул и, засунув руки в карманы брюк, неспешно прошелся по квартире. На этот раз жилище Бертолета было вылизано и прибрано, словно он перед смертью готовился принять у себя важную партийно-правительственную делегацию — никаких следов беспорядка не наблюдалось, лишь на кухне на столе остались тарелка с недоеденным ужином, початая бутылка «Хванчкары» да недопитый фужер… По словам участкового, там же, на столе, лежала записка, в которой хозяин просил никого не винить в его смерти — с подписью и датой, как положено. Записку эту изъял дежурный следователь районной прокуратуры…
Участковый скучал и никакого интереса к осмотру, проводимому Кольцовым и Кудасовым, не выказал — сидел себе на кухне и зевал. Кстати, именно на кухне заметил Никита странную деталь: в раковине стояли еще два фужера, залитые водой…
Кольцов перехватил взгляд лейтенанта и незаметно кивнул, мол, вижу, вижу… А больше операм ничего любопытного обнаружить не удалось.
— Ну, какие соображения? — спросил Алексей Валентинович лейтенанта, когда они вышли из квартиры Бердникова. Никита пожал плечами и, подумав, ответил:
— Что-то здесь не так… Не мог этот Бертолет сам из жизни уйти.
Капитан кивнул, но тут же переспросил:
— Почему же? Может, его депрессия внезапная посетила?
Никита посмотрел Кольцову в глаза и сказал тихо:
— Может, и депрессия… Но почему он тогда собирался «Волгу» новую покупать? Нехарактерно это для человека, страдающего депрессией… И вообще, покойный жизнь любил — у него и «Жигули» были, и две дачи… Любовница — в театре на Литейном играет.
— О-па! — присвистнул Алексей Валентинович. — А ты, я смотрю, времени не терял… Решил сам справки по Ване навести. Молодец!
Ободренный похвалой Кудасов чуть покраснел и продолжил:
— И фужеры эти в мойке… Похоже, гости были у Бердникова.
— Похоже, — вздохнул капитан, — похоже… Ошибся я. Думал, еще по крайней мере сутки есть…
Кольцов замолчал, потом вынул из кармана пачку «Стюардессы», закурил и, кивнув на лавочку в маленьком сквере, предложил:
— Присядем. Есть о чем поговорить…
На лавочке капитан быстро докурил сигарету до фильтра и тут же зажег новую:
