— Это о чем? — с недоумением спросил Леонтьев.
— О певице Булановой. Вы что-нибудь поняли?
— Нет.
— И я нет. Мог Мартынов ужиться с такой дурищей?
— С трудом, — согласился Леонтьев. — Зачем же женился?
— А вы зачем первый раз женились? А я? Гормоны.
— Дети есть?
— Как же без них? Чтобы завести детей, много ума не надо. Дочь. Лет четырнадцати. Самый противный возраст у девчонок, по себе знаю. Матери хамит, отца побаивается. Ему все время приходится вмешиваться в их конфликты.
— Женщины? Спит с проститутками?
— Нет. Хотя они и навязываются.
— Боится заразиться?
— Тут сложнее. Вы обратили внимание, что повара никогда не едят того, что они приготовили? Знают, в какой грязи это готовится. Не буквально в грязи, а в кухонном чаду, чужими руками. Проститутка для Мартынова — как блюдо для повара. На крахмальной скатерти, в сервировке — красиво. Если не знать, сколько грязи за этим. А он знает.
— Сорок лет, холостяк. Обстоятельный, не урод. Неплохая добыча для незамужних женщин, — заметил Леонтьев.
— А я о чем? — оживился Паша. — Мать его этим достает. Она на пенсии, в прошлом учительница. Все хочет женить его на племяннице соседки. Пристает: давай пригласим в гости, познакомитесь. Он отнекивается. Наконец сдается: зови. Мать обрадовалась, убегает к соседке. Приходит озадаченная, племянница наотрез отказалась: идите вы со своим Гошей. Мартынов говорит: «Да? Мне начинает нравиться эта женщина». Ничего сценка?
— Хорошо, — одобрил Леонтьев. — Но она вне сюжета. Не пойдет.
— Я придумал, как ее ввести в сюжет. У нас глава, в которой Мартынов разговаривает с Авдеевым в прокуратуре, перегружена деталями. Две рюмки, отпечатки пальцев на «Таурусе». Можно эти подробности перенести. Мартынов взял папку с делом домой, вечером изучает документы. Параллельно — мать. Годится?
— Паша, ты делаешь успехи. Если так и дальше пойдет, очень скоро твое ученичество кончится. Честно скажу, мне будет тебя не хватать.
— Валерий Николаевич, что с вами? — изумился Паша. — Вам меня похвалить — как соляной кислоты напиться!
— Это тебе кажется, — возразил Леонтьев. — Я строг, но справедлив. Знаешь, как говорят в армии? Трудно в ученье, легко в гробу…
* * *
«Разговор с Надеждой Григорьевной, матерью Егорычева, не прибавил почти ничего к тому, что Мартынов знал и о чем догадывался. Домашний мальчик, послушный, мечтательный. Любил рисовать. После школы поступил в художественное училище. Не окончил, бросил. В шестнадцать лет остался без отца. Отец был шофером-дальнобойщиком в российско-голландской фирме, погиб в аварии. Фирма выплатила страховку, большую, она помогла пережить самые трудные годы, когда в поликлинике, где Надежда Григорьевна работала медсестрой, по полгода не платили зарплату. Половину страховки пришлось отдать за то, чтобы сына не забрали в армию.
— Дали взятку в военкомате? — уточнил Мартынов.
— Нет, в психбольнице, опытные люди подсказали. Диагноз поставили: „Шизофрения малопрогредиентная с аффективными психопатологическими расстройствами“. Но вы не думайте, он был совершенно нормальный, — заверила Надежда Григорьевна. — Я с ужасом представляла, что с ним могут сделать в армии. Эта дедовщина, о ней столько разговоров. А теперь думаю: может, неправильно? Может, пусть бы послужил, и ничего бы не было? Как вы считаете?
— Что сейчас гадать, — неопределенно отозвался Мартынов. — Что сделано, то сделано.
— И надо же так, чтобы это случилось, когда все стало налаживаться. Его долго не признавали. Но он верил в себя. И вот — признали. Вы знаете, что две его картины купила галерея Гельмана? Заплатили много — три с половиной тысячи долларов. Он, правда, смеялся: разве это много? Будут платить и по десять тысяч, и по пятьдесят. Привез мне пятьсот долларов. Я говорю: не надо, тебе нужней, мне и зарплаты хватает, нам сейчас прибавили. Нет, говорит, возьми, пригодятся. Вот и пригодились… на похороны.
— Когда это было? — спросил Мартынов. — Когда у него купили картины?
— Да примерно за месяц… Господи, я до сих пор не могу поверить, что это случилось!..
Кто-то всунулся в комнату:
— Надежда Григорьевна, автобус пришел.