Предчувствуя ужасное, мы с Билли побежали к Рубби.
С перевала, в двухстах приблизительно метрах от стоянки, мы увидели, что пожар прошел довольно большое расстояние и подбирается к холму.
Не успели мы окинуть взглядом прерию, как скатерть огня с шипением и треском подползла нам под ноги, и багровая завеса пожара скрыла от нас даль.
Но и беглый взгляд сказал нам достаточно: мы поняли, что старому трапперу грозит верная смерть.
Рубби стоял еще там, где мы незадолго его видели, и даже не пытался бежать. Беднягу сковала растерянность: он не знал, что хуже: дожидаться гибели на месте или бежать ей навстречу?
Страшно было глядеть на старика в кольце пламени. Что проносилось в его мозгу? Вспоминал ли он свои жестокие подвиги или близких людей, который давно растерял? Еще минута — и багровая волна скроет от нас Рубби: он стоял по самые плечи в травах. Ни крика, ни движения. Только безумное отчаяние во взгляде.
Старый траппер погибнет…
Мы с Гарреем оцепенели, не зная, что сказать друг другу. Каждый слышал, как колотится сердце товарища. Я был подавлен, спутник мой страдал не меньше моего. Взор Гаррея со стеклянной неподвижностью устремился в одну точку, как будто хотел проникнуть через завесу огня, неуклонно приближавшегося к роковому месту. Никогда не забуду выражения лица Гаррея. Скупая слезинка ползла по загорелой щеке. Закаленный, презиравший чувствительность траппер не умел плакать, но дышал тяжело. Гаррей не сводил исступленного взгляда с места предполагаемой гибели Рубби. Он прислушивался к треску и шипению пламени, ожидая, не долетит ли предсмертный крик старого Друга.
Не долго мучила нас неизвестность. Мы так и не услышали вопля, извещавшего о трагическом конце Рубби. Голос старого траппера был заглушен свистом пожара и сухим щелканьем загоравшихся полых стеблей, напоминавшим треск ружейной перестрелки. Но и без этого душераздирающего крика мы поняли, что развязка драмы наступила: старый траппер сгорел живьем!
Пламя уже захлестнуло место, где мы в последний раз видели Рубби, и ушло далеко вперед, оставляя позади обугленную, почерневшую землю. Рубби сгорел; нам остается искать его скелет в горячей дымящейся золе.
Гаррей с первой минуты считал гибель Рубби неминуемой. На него нашел столбняк.
Когда погиб друг, лицо Гаррея сморщилось, руки беспомощно повисли, и слезы, на этот раз обильные, покатились по загорелым щекам. Он опустил голову и глухо воскликнул:
— Кончено! Старого Рубби нет уже больше в живых!
Горе мое, не столь острое, как у моего товарища, было все же велико. Зная давно старика траппера, я делил с ним опасности, а это сближает вернее, чем все красивые фразы и сердечные излияния. Сколько раз наблюдал я Рубби в тяжелых переделках и всегда убеждался, что, несмотря на свой необузданный характер, этот чудак, порвавший с жизнью цивилизованного общества и поставивший себя вне закона, добр и наивен, как малое дитя. Рубби всегда тянуло к темной и буйной компании. Он вел странные, опасные знакомства, книг не читал, ничьих поучений не слушал и жил первобытным умом и инстинктом. Только теперь я почувствовал, как дорог мне этот несуразный человек. Таких чудаков нельзя не любить, им многое прощаешь.
Но Гаррея с Рубби соединяли еще более крепкие узы. Неразлучные давнишние спутники, они вместе боролись с врагами и стихиями. Их связывала общность мыслей и привычек, и, несмотря на разницу в возрасте и расхождении во вкусах, трапперы были дружны, как братья.
Не удивительно, что молодой траппер с такой тоской глядел на роковую дымящуюся прерию.
Что мог я ему сказать? Всякие утешения прозвучали бы фальшиво. Сам я глубоко страдал и только сочувственным молчанием поддержал Гаррея.
Выждав немного, Гаррей с дрожью в голосе произнес:
— Пойдемте, капитан! Нам не пристало плакать, как старым индианкам!
Смахнув широкой ладонью слезы, Гаррей отвернулся и покраснел.
— Кончено! — продолжал он. — Разыщем кости друга и предадим их земле… Идемте, капитан!
Мы сели на коней и поехали по выгоревшей прерии. Бедные лошади, наступая на тлеющие головни, болезненно вздрагивали. Копыта их ворошили пепел, под которым тлел еще огонь.
