Я и Степанов бросаемся на помост. Брови надсмотрщика переламываются от гнева. Он визгливо кричит, весь сведенный судорогой, когда Степанов хватает его за плечо. Я вырываю палку и швыряю ее далеко за борт.
Сразу все останавливается вокруг. Становится очень тихо. Слышно, кажется, как на брезенте оседает угольная пыль.
С мостика доносится голос Васи:
— Правильно, ребята! Я предупреждал его, подлеца…
И одновременно неожиданно резкий голос Абу-аль-Фариде:
— Не смейте этого делать!..
Мы поднимаем грузчика и несем его к мачте, в тень.
Арабы уступают дорогу, они идут вслед за нами плотной молчаливой толпой, они окружают товарища, и над палубой несколько минут стоит знойная тишина, в которой слышно только сдержанное дыхание и слабый плеск зыби. В этой долгой, томительной тишине явственен, физически ощутим какой-то близкий предел. Вот, еще минута — и что-то случится.
Но теперь надсмотрщик приходит в себя. Он хрипло ругается, грозит нам кулаками и через несколько минут уезжает на берег, к губернатору, с жалобой на нас. Почему-то имеете с ним уезжает и Абу-аль-Фариде.
Вечером на лоцманском катере английский чиновник приезжает для объяснений с капитаном. У него зеленое от малярии лицо. Он пьян. Вахтенный едим удерживает его на трапе.
…Мы стоим на палубе, глядя на берег, погруженный в закат. Он медленно опускается под тяжестью ночи.
Проходя вдоль палубы, боцман останавливается у перил.
— Гляди-ка, ребята… — шепчет он удивленно, и руки его впиваются в поручни.
Внизу, на корме катера, стоит высокий полисмен-араб. Заметив нас, он поспешно отворачивается, но я успеваю узнать черное неподвижное лицо Абу-аль-Фариде.
— …Шпион… стерва!.. — гремит боцман, поднимая тяжелый кулак. Полисмен отворачивается и торопливо сходит в рубку катера, прямо неся свою черную голову в белом шлеме.
…На восходе мы поднимаем отходный флаг. Я стою у штурвала. Без порывов, сплошным дыханием, с океана идет муссон.
С мостика раздается звонкий голос штурмана:
— Вира… якорь!
— Есть! — откликается боцман, и, громыхая якорными канатами, корабль разворачивается навстречу заре. Черный поселок угольщиков остается за кормой. Медленно плывет выжженный берег. Он мертв. И все мертво вокруг в желтом, тяжелом тумане: дальние причалы, баржи, даже прибой. И только впереди, за мысом, пенится высокая зыбь.
Мы проходим у самых скал, и вот всем телом я ощущаю первый слабый рывок волны.
Неожиданно из-за скалы наперерез нам выносится легкая белая шлюпка. Круто кренится парус и, затрепетав, опадает совсем. На корме, у рулевого весла, широко расставив крепкие ноги, стоит высокий голый араб. Он что-то кричит нам, размахивая руками, и, ловко подрулив, цепляется за шторм-трап. Судно не замедляет хода. К фальшборту подбегает Вася. Они говорят о чем-то несколько минут…
Я беру лево руля, серый мыс остается позади, он тяжело движется, как заслон, наглухо закрывая страшную бухту.
Высокая зыбь швыряет шлюпку. Вслед нам араб еще долго машет руками. Издали кажется: он хочет лететь.
Мы входим в пролив. Берег Аравии желт и пустынен. Справа дымится Африка; прямо — сплошной, без горизонта, океан.
Вскоре Вася приходит в рубку. В руках у него какая-то запыленная ветка без листвы. Он внимательно разглядывает ее, улыбается, качает головой.
— Вот так подарок, — говорит он весело в кладет ветку на стол.
Я не верю сначала. Но Вася громко смеется.
— Это тебе. От араба… От того, что вчера на погрузке упал. Что бы это означало? Не понимаю.
Он думает несколько минут.
— Дерево — алоэ называется. Запомни, — говорит араб. — Алоэ! Я думал, он шутит, хотел выкинуть, — так он затрясся, руками замахал… Ну, мудрецы эти арабы…
К вечеру вся команда узнает о «подарке». Мне и Васе достается на этот раз. Больше всех шутит боцман, вспоминая ученого шпика Абу-аль-Фариде.
— Эй, ты, философ! Где твоя ветка?.. — громко хохочет он.
Проходя мимо, сдержанно улыбается капитан. Он тоже уже знает о «подарке».
Разозленный Вася уходит в каюту и закрывается на ключ. Но и там ему не дают покоя. Кочегар Сердюк уныло дежурит у двери.
— Отдай, Вася, дрова… топить нечем!
Мы сидим на спардеке, когда Вася опять появляется среди нас, сияющий, с большим черным словарем в руках.
