Впрочем, я недолго оставался в неведении. В доме дядюшки третью чару выпивали уже обычно без дам; но на сей раз дядюшка задержал их, невзирая на протесты Норы, взывавшей:
– Папочка, пожалуйста, дозволь нам уйти!
– Нет, нет, миссис Брейди и прочие дамы, – воскликнул он, – прошу вас! Я собираюсь провозгласить тост, который мы, к сожалению, слишком редко слышим в этом доме, и прошу поддержать его как можно дружнее. Итак, пью здоровье капитана и миссис Джон Квин и желаю им счастья на многие лета! Поцелуй ее, Джек, шельма ты этакая, у тебя будет не жена, а чистый клад!
– Он уже сегодня заработал… – взвизгнул я, вскакивая с места.
– Придержи язык, болван, придержи язык! – остановил меня Улик, сидевший рядом. Но я уже ничего не соображал.
– Он уже сегодня заработал оплеуху, ваш капитан Джон Квин! – надрывался я. – Он уже сегодня съел «труса». Вот как я согласен выпить за его здоровье! Ваше здоровье, капитан Джон Квин! – И я швырнул ему в лицо полный бокал кларета. Не знаю, как он это принял, ибо в следующую секунду я уже лежал под столом, сбитый с ног Уликом, который еще вдобавок дал мне подзатыльника. Я только смутно слышал визг, суматоху и беготню над головой, так как все мое внимание было поглощено тумаками, зуботычинами и проклятьями, которыми продолжал угощать меня Улик.
– Дуралей, – честил он меня, – этакий балбес и дубина, путается у всех под ногами, нищее отродье (каждый лестный эпитет сопровождался новым подзатыльником), придержи язык!
Я, разумеется, не сердился на такое обращение, так как Улик всегда стоял за меня – и постоянно избивал без пощады.
Когда я вылез из-под стола, дам уже не было, и я с удовольствием увидел, что у капитана Квина, как и у меня, идет носом кровь, у него вдобавок была рассечена переносица, отчего красота его пострадала безвозвратно. Улик между тем встряхнулся, сел поудобнее, налил себе бокал и передал бутылку мне.
– Пей, не жалей, молодой осел, – сказал он, – и чтобы нам больше не слышать ослиного рева!
– Господи боже, что за свалка, – недоумевал дядюшка. – Уж не горячка ли опять у малыша?
– Это ваших рук дело, – сумрачно отозвался Мик. – Ваших да тех, кто его приваживает.
– Не скули, Мик, – остановил его Улик. – Выражайся острожнее, когда говоришь обо мне и об отце, а то как бы не пришлось поучить тебя вежливости.
– Ты-то и виноват во всем, – не унимался Мик. – Что этому прощелыге здесь нужно? Моя бы воля, я бы давно его вздул и выгнал.
– Самое милое дело, – отозвался капитан Квин.
– Не советую вам и пробовать, Квин, – пригрозил мой заступник и, повернувшись к отцу, пояснил: – Дело в том, сэр, что наш молодой повеса втрескался в Нору; сегодня он застал их с капитаном в саду за нежным объяснением и теперь жаждет крови!
– Черт возьми, рано же он начинает! – умилился дядя. – Ей-богу, Фэган, этот мальчик настоящий Брейди, со всеми потрохами.
– А я вот что вам скажу, мистер Брейди, – вскричал Квин, обозлившись, меня оскорбили в этом доме! И вообще не нравятся мне здешние порядки! Я англичанин и человек состоятельный… я… я…
– Если вам нанесли оскорбление, Квин, требуйте сатисфакции, – оборвал его Улик. – И помните, что нас с малышом здесь двое.
В ответ на что Квин промолчал и стал усердно промывать себе нос.
– Мистер Квин может во всякое время получить удовлетворение, – заявил я со всем возможным достоинством. – Редмонд Барри, эсквайр, из Барривилля, в любое время к вашим услугам, сэр!
Услышав это, дядюшка разразился громким смехом (что он делал при всяком удобном случае), и капитан Фэган, к великому моему огорчению, к нему присоединился. Повернувшись к Фэгану, я заносчиво попросил его помнить, что если от моего кузена Улика, который всегда был моим лучшим другом, я и терпел такое обхождение, то впредь терпеть не намерен; что же касается других лиц, которые позволят себе в отношении меня малейшее неуважение, пусть пеняют на себя.
– Мистер Квин, – добавил я, – узнал на собственном опыте, чем это грозит, и если он считает себя мужчиной, ему известно, где меня искать.
Дядюшка спохватился, что час поздний и матушка, должно быть, обо мне тревожится.
