— Отношения между Чиано и Муссолини, — заметил я, — кажется, не слишком хороши даже сегодня, если верить тому, что говорят в Стокгольме.
— Он желает, возможно, своему тестю небольшого поражения, — сказал Анфузо, имитируя марсельский акцент.
— Вы же не станете утверждать, что война для них не более чем семейный вопрос? — спросила Анна-Мария.
— Увы! — воскликнул Филиппо с глубоким вздохом, бросив на потолок взгляд своих красивых глаз.
— У Киприенны скучающий вид сегодня, — сказала Джоржетта.
— Киприенна слишком умна, — пояснил Анфузо, — чтобы находить Галеаццо занимательным.
— В сущности, это правда, в больших дозах Галеаццо надоедает, — заметила Анна-Мария.
— Я, наоборот, нахожу его очень остроумным и забавным, — возразил князь Отто фон Бисмарк.
— Он, вероятно, забавнее, чем фон Риббентроп[722], — сказал Филиппо. — Вы знаете, что фон Риббентроп говорит о Галеаццо?
— Конечно, знаю, — ответил Отто фон Бисмарк, вдруг забеспокоившись.
— Нет, вы не знаете, — возразила Анна-Мария. — Расскажите же, Филиппо.
— Фон Риббентроп говорит, что Галеаццо был бы великим министром иностранных дел, если бы он не занимался иностранной политикой.
— Надо признать, что для министра иностранных дел, — заметил я, — он занимается ею совсем немного. Его несчастье в том, что он слишком много занимается политикой внутренней.
— Это совершенно верно, — сказал Анфузо, — он только этим и занимается с утра до вечера. Его передняя стала филиалом Министерства внутренних дел и Правлением фашистской партии.
— Назначение префекта или федерального секретаря, — вставил один из двух молодых секретарей дворца Чиги, — он принимает ближе к сердцу, чем назначение посла.
— Мути был одной из его креатур, — добавил другой.
— Но теперь они смертельно ненавидят друг друга, — заметил Анфузо. — Я думаю, что они рассорились из-за назначения графа Магистрати послом в Софию.
— А что до этого Мути? — спросил фон Бисмарк.
— Чиано занимался внутренней политикой, а Мути — политикой иностранной, — ответил Филиппо.
— Галеаццо — странный человек, — сказал я. — Он воображает, что он очень популярен в Америке и в Англии.
— Это бы еще ничего, — подхватил Анфузо, — ведь он, представь себе, воображает, что очень популярен в Италии!
— Какая превосходная мысль! — воскликнул фон Бисмарк.
— Я очень люблю его, — произнесла Анна-Мария.
— Если вы верите, что это может изменить ход войны — сказал Анфузо со странным выражением лица и краснея.
Анна-Мария улыбнулась и посмотрела на Анфузо: «Вы ведь тоже очень его любите, не так ли, Филиппо?»
— Я, конечно, очень его люблю, — проговорил Анфузо, — но кому это нужно? Если бы я был его матерью, я дрожал бы за него.
— Почему же вы не дрожите сейчас, если вы его любите? — спросила Анна-Мария.
— У меня нет времени, я слишком занят тем, что дрожу за самого себя.
— А! Но что такое с вами со всеми сегодня? — спросила Лавиния. — Это война делает вас такими нервными?
— Война? — переспросил Анфузо. — Какая война? Людям наплевать на войну. Вы разве не видели огромные афиши, которые Муссолини распорядился развесить во всех магазинах и расклеить на стенах всех улиц? (Это были большие трехцветные афиши, на которых крупными буквами были напечатаны простые слова: «Мы ведем войну»). Он хорошо сделал, напомнив нам, что мы ведем войну, — добавил Анфузо, — а то никто больше об этом и не вспоминал.
— Состояние умов итальянского народа в этой войне действительно очень любопытно, — снова заговорил князь Отто фон Бисмарк.
— Я задаю себе вопрос, — продолжал Анфузо, — на кого Муссолини возложит всю ответственность, если война пойдет неудачно.
— На итальянский народ, — ответил я.
— Нет, Муссолини никогда не возлагает ответственности за что бы то ни было на большое количество голов, ему нужна всего лишь одна голова, одна из таких голов, которая, кажется, сделана нарочно для таких вещей… Он возложит ответственность на Галеаццо. Иначе, чему он может послужить, Галеаццо? Муссолини бережет его только для этого. Посмотрите на его голову: разве она не кажется вам изготовленной нарочно?
Мы все посмотрели на графа Чиано: у него была круглая, казалось, немного раздутая, немного слишком большая голова. «Слишком велика для его возраста», — съязвил Анфузо.
