Собрание сочинений в пяти томах. 1. Парижачьи - страница 59

Шрифт
Интервал

стр.

Смех его оборвался и он понял что совершил кощунство. Нахлынули на него мысли таким роем, что он сразу запутался в них. Он поднялся на колени и возопил: не мне вам давать покаяние лицедей перед Богом, ибо сам я грешен зело. Отче в пашне.

И рядом с лицедеем стал он класть земные поклоны с рвением и верой, как делал он в монастыре много лет назад. Лицедей посмотрел на него и стал повторять поклон за поклоном поклон, неумело и несколько опаздывая. В прихожей раздавался только шорох их одежд и глухой стук черепов стукавшихся то и дело о ковер. Так они замаливали прегрешения в этой истории. Разстрига кланялся с ожесточением. Тут надеялся он испить утешение от всех горестей. И по мере того, как он кланялся, груз лежавший на нем спадал и испарялся. Вот промелькнуло сегодняшнее утро и не осталось от него следа. Вот прошли последние годы и испарились. Вот его женитьба на швее — и от этого не осталось следа. Вот его уход из духовного звания расстрижение — и этого нет. Вот он у себя в келье, где прожил он столько лет. Вот воспоминания его обучения, а там детство, а там блаженство, за которым один Бог парящий над блаженством и его превышающий Бог, который выше Бога, потому что нет понятия выше которого он не был бы и никогда не может быть Он определен, словом хотя бы Над Богом есть Бог и над Богом Бог и становление и бытье и вся ересь которую он городил столько лет.

Лицедей устал первым. Он остановился с головой тяжелой и распухшей от истязания. Голод опять вернулся к нему. Он поднялся медленно, глядя на разстригу, надел шляпу и стал спускаться по ступеням к выходу. Все было кончено, ничего не осталось, кроме боли разбитой головы.

Он посмотрел на разстригу все кланявшегося вышел и сел в машину. За руль он взяться не мог. Растянувшись он полулежал за рулем и смотрел осоловелыми глазами в даль. Однако, действительно, эти шутки могут скоро кончиться. Как это он еще не разбил себе окончательно голову. Что было делать. Он медленно приходил в себя и медленно соображал. Дальше идти было совершенно некуда. Однако чувство оставалось налицо и щемило — желание видеть жену и голод. Он попробовал себя — был цел. Переместившись с места на место он взялся за руль. Для этого ли он покинул лес, чтобы приехать сюда и испытать такое удовольствие.

Но как он мог появиться в лесу в таком виде. Поэтому он повернул машину и покатил по набережной.

Все рухнуло он это сознавал отчетливо. Вот так он жил просто и дожил до такого дня. И он вспоминал каким он был еще вчера и каким он стал сегодня, был сейчас и видел, что вырыт ров между ими двумя вчерашним и сегодняшним, ров которого он так хотел, чтобы не было, но который все изменил.

Как он мог так легкомысленно, так глупо шутить со всеми этими обстоятельствами, такими серьезными и неотразимыми, за что был жестоко наказан. Бедный попугай, нахохлившись, сидел он на своей жердочке, промокший, разбитый и выкрикивал в пространство бессильную ругань, думая, что крик его приведет не то что к желанному, а вообще к какому бы то ни было результату.

Он ехал и приходил в себя. За одним из мостов он свернул и поехал к лесу как уходят в монастырь, ища успокоения от жизни и усталости.

А покинутый разстрига все кланялся и молился. Наконец окончив свое сложное судопроизводство он уселся в кресла, снял пальто и стал тоже обдумывать положение. Идти ему было некуда. Зачем поедет он в лес после такого позора. Как он посмотрит на лицедея, когда его отвратительная и неизлечимая манера складывать молитвенно руки уже стоила ему стольких насмешек, историй и поражений. Что будет он делать теперь после всех этих миражей и глупостей, кощунства исповеди и земных поклонов. Его засмеют, его съедят, ему самому было стыдно, невыносимо стыдно прилива веры.

Он останется здесь пока щеголь или купчиха не вернутся. Завтрак — черт с ним с завтраком. Домой ехать немыслимо, в эти комнаты, где он только что бросал на пол кучи галстуков, платков и воротников.

Он поднялся выше в комнаты щеголя. Улегшись на оттоманке, он предался вновь размышлениям. Но это были не размышления. Это был панический страх, ужас перед минутой искренности, мольба о возвращении в рамки условностей и догмы. Но догма возвращала его в лоно церкви отвращая его от всех его ересей. И бесполезно ворочался он с бока на бок, проклиная себя, переваливая мысли, потом встал и усевшись за стол стал сочинять какое-то духовное наставление от которого голова его еще более разболелась.


стр.

Похожие книги