— Но покажите же нам, что Вы привезли от умницы, нас и это занимает, волнует. Лицедей обрушился на разстригу. Бывший священник задыхался, руки отпали, голова поникла.
Еле внятно просвистел.
— Я ничего не привез. Громче: я вам все объясню. И решившись: не одно взрывчатое, так другое. Он покачался, тер виски словно припоминая. От усилий лицо кривилось, морщилось, нельзя понять, не гримасничал ли разстрига, делая вид, что страдает.
Лицедей потерял меру. Обнаглев, он вторично вынесся. Все прозрачно. Готовьте занавес. Внимайте заключительной исповеди священника, расстриженного за самомнение.
— Я вас слушаю, отчеканил он ехидно. Светский учитель собственное правило забыл, можно быть чем угодно, когда угодно, как угодно и где угодно, но нельзя добивать друга, не добивая и не зная можно ли добить и удастся ли добить, и что решительный момент решителен, что кончает не тот, кто уже кончил. Толстокожий кожух и тот постиг это чутьем спортсмена, бросился к одному из опрокинутых кресел, приволок его, говоря разстриге: присядьте. Отдохните. Но было поздно. Разстрига поднял веки и медленно запел.
— Ваша жена и ваша, лицедей, опоздают к завтраку, но нам не следовало бы мешкать. Предлагаю поэтому вернуться сюда попозже, закончить объясненье. Уже двадцать первого.
— Запоздают, выпалили те хором
— Несомненно. Когда мы выходили из ворот лаборатории, подъехала лебядь чрезвычайно взволнованная, кричала умнице, что ее ищет, что ей нужно объясниться, выпроводила меня, уступив машину, в которой она приехала, сама же села с умницей в ейную и растаяли.
Лицедей с кожухом переглянулись. Ожидали много, но этого не остереглись.
Подозрения кожуха, висевшие в воздухах обнаружили, что на воздух авиатор может опереться. Значит лицедей прав и вчера лебядь провела с умницей. Почему же не доложили ему об этом. Чем вызван оный приезд с утра к умнице в университет, куда лебядь вообще не входила. Да и умница не любила, чтобы тревожили ее. Что за история с географией. Они проводят вечера, а встречаются по утрам. И умница пусть приветливая подозрительно великий ученый, но женщина всетаки, которой он боялся хотя и беззастенчиво пользовался, содержит магнит. История отнимает у него жену, отрывает, ломает чудовище, чтобы дальше отвлечь и без того далекую лебядь. Заползал, не зная как поступить, попирал лицедея в бешенстве, но с упованьем.
Лицедей не знал как высвободиться. Не мог разобраться сразу в себе. До этого его заботила роль разстриги. И двусмысленные речи щеголя о встречах его жены с кожухом, что почему то ему ненравилось. Сам он твердил, что только общество его жены с лебядью ничего не значит, сейчас после сих известий он приневолен был согласиться; положение исключительно и опасность не оттуда откуда предполагалась. Именно там, где все обстояло благополучно, ничто не было благополучным несовершенным взамен совершенного. Побочно заглядывал кожуху в глаза, не зная же видит ли он врага или брата.
Разстрига кичился эффектом им произведенным. Оставалось добиться принятия в группу, заключить триумвират, так как бороться чужими средствами никакой охоты.
Однако немота лицедея взорвала кожуха. Он решил действовать.
— Действительно, теперь слишком поздно. Я принимаю Ваше предложение вернуться после завтрака и тогда приступить к работе.
Брошен лицедей. Бросился спасаться сам.
— Принимаю и я, притом охотно, так достаточно поздно. Мне хочется есть, в лесу, где меня ждут, со мной, обо мне, меня.
Разстриге опять не понравилось. Но остался любезным. Отлично. Только я должен заехать переоблачиться и к часу буду под деревьями.
— Я следую вашему примеру, одобрил кожух, но переоденусь здесь. Хотел бы съездить домой, если бы знал, что моя жена там. Вы подозреваете куда поехали лебядь с умницей?
— Нет, я не пытался расследовать и ничего Вам не могу сообщить. Я только удивился тому, что жена ваша была взволнована и тому, что она приехала туда, где прежде не бывала.
Все начиналось сызнова.
Лицедей хотел осведомиться поподробнее — с каких пор эта связь лебяди с умницей. Но как быть с кожухом. Как в его присутствии. Больше не было сил бороться.
