— Ну, сестричка, теперича угости раба божьего Евдокима рюмашкой за мое старание. Веришь, так я исстрадался по ней, по разлюбезной, что дальше терпеть нету моих силов! А в кармане, как завсегда, пусто. Выручи, сестренка! Да, на мое счастье, и Василия нету дома, сам видел, как он куда-то умчался на легковике.
— Пойдем, Евдоша, в хату.
— Василий-то куда умчался?
— В школу, директор увез.
— Поучать школяров? На это он мастак.
— Обедал ли ты сегодня? — спросила Анна.
— Не довелось, — чистосердечно признался Евдоким, переступая порог. — Аннушка, сестричка, женщина ты сердечная, завсегда меня жалеешь, не то что братень. Тот без поучений и без выговоров не может. Жизнюшку меряет на свой аршин, до чужой души делов ему нету.
— Напрасно так судишь о брате. Василий завсегда добра тебе желал. — Анна нарезала ломтиками сало, поставила на стол соленые огурцы, графин с водкой, рюмку. — Хочешь, угощу борщом?
— Подавай все, что есть!
— Беда, Евдоша, в том, что сам ты живешь непутевой жизнью, без людей. — Анна принесла буханку хлеба. — А без людей, одному, жить нельзя. Негоже.
— А кто меня бирюком изделал? Кто от людей отрешил?
— Кто-кто? Сам во всем повинен. И пора набраться ума и понять…
— Что понять? Досказывай! — перебил Евдоким, сурово сдвинув клочковатые брови. — Не маленький, понимаю. Жизня моя давно уже шаганула с рельсов и пошла вилять. Вот и качусь сам по себе… Да что об этом толковать! Налей мне рюмку, поднеси. Веришь, сестричка, выпью — и на душе враз полегчает.
— Чего тебе подносить-то? Сам наливай и сам угощайся.
Евдоким протянул к рюмке руку, и она вдруг мелко дрогнула. Смело взял графин, осмотрел его со всех сторон, глазами измеряя, много ли в нем водки. Налил полную рюмку, боялся, что рука снова задрожит. Нет, не дрогнула. Жадно выпил, не закусывая, кулаком вытер волосатый рот, крякнул и посмотрел на Анну заслезившимися и сразу подобревшими глазами.
— Да ты садись к столу.
— Могу, могу… А братень все еще днюет и ночует в степи?
— Евдоким, хоть бы бороду малость подровнял, — не отвечая Евдокиму, сказала Анна. — Оброс, как леший, противно смотреть! Тобою только детишек пугать. И как тебя Варя еще терпит, такого черта косматого?
— Варя на мою бороду не глядит.
— Подстриги, будь человеком.
— Сестричка, налью-ка вторую, — Евдоким наполнил рюмку, выпил и принялся за борщ. — За подстрижку надо платить. А мое положение нынче такое, что платить мне нечем, а жить надурняка совесть не позволяет. Я ее, совесть, хочу придушить, чтоб не мешала, и не могу, силов моих нету. И все меня попрекают, вот и ты… Все! А за что? В чем я виноват перед людьми?
В чем же повинен Евдоким Беглов перед людьми? И почему жизнь у него была тяжелая, безрадостная?
«Как дождевая туча, бывает, обходит изнывающее от засухи поле, так и моя планида обошла меня где-то стороной, — как-то, подвыпив, говорил он Варе. — Заплуталось, Варюха, мое счастье в непролазных дебрях, и вся моя жизнюшка пошла наперекос. Потому-то и липнут ко мне, как репейники к приблудной собаке, всякие беды, и нахожусь я с ними завсегда в обнимку»…
Двадцатилетним парнем Евдоким женился на станичной красавице Ольге, дочери богатого казака Канунникова. К весне получил надел распашной земли, а на краю станицы — плац для подворья, и к лету с помощью всесильного тестя построил хату под черепичной крышей — три комнаты и сенцы. Рядом выросли навес и сарайчик. Канунников не поскупился и в приданое дочери выделил пару бычков-неучей, старого мерина, бричку, двухлемешный плуг и дисковую сеялку. Осенью у проезжих цыган Канунников за бесценок купил для зятя двух жеребят-двухлеток, и Евдоким вырастил из них добрых коней. Бывало, проедет верхом по станице то на одном красавце, то на другом, и все смотрят, остановившись, на молодого хозяина с завистью. Не зная ни сна, ни отдыха, Евдоким словно бы врос в землю и за хозяйство взялся так горячо, что соседи, встречаясь с Максимом Бегловым, говорили:
— Максим Савельевич, ну и славный у тебя старшой, настоящий земледелец, казак из казаков! И как оно в жизни бывает, Максим? Сам ты мастер по кузнечному делу и по технике, твой младший, Василий, тоже приноровился к железу, от отца не отстает, а Евдоким только что отделился, а уже так прилип к землице, что никакой силой его не оторвать. Этот быстро войдет в богатство, с годами, чего доброго, и тестя обскакает. И пойдет молва: кто в Холмогорской самый богатый казак? Известно, Евдоким Беглов! И в кого, скажи, уродился, такой старательный?
