Парни и девушки ввалились в чужую хату, подняли заспанную хромую хозяйку. Фрося сонно улыбалась, говорила глухим голосом, что она ждала ночевальщиков и, не дождавшись, уснула, но что сейчас она быстро, в один миг, соорудит постель. «Какую еще постель? — подумал Семен. — И где ее стелить и зачем? Неужели на полу и как раз там, где лежит телок?»
Фрося зажгла лампу и послала парней за сеном. Максим, Семен и Николай принесли оберемки сухой травы, холодной и пахнущей цветами. Раскинули ее толстым слоем от печи до лавки. Телок, спавший возле лавки, услышал шорох, нехотя открыл оливковые большие глаза. Удивленно посмотрел, как Николай и Максим расстилали сено, видимо не понимая, что это за люди и почему они мешают ему спать. Телок даже поднялся и, выгибая тонкую спину, сладко потянулся. «Интересно, что будет дальше? — думал Семен. — И телок, и пахучее сено, и тусклый свет лампы — такое и не придумаешь…»
Хромая и будто кланяясь, Фрося принесла старую полсть, а девчата три подушки: одна подушка на две головы. Полсть растянули поверх сена, и постель была готова. «Неужели я останусь здесь и неужели лягу на эту постель? — Думал Семен. — Или плюнуть на этот дурацкий обычай и бежать, бежать отсюда? Ну, чего стою? Еще за сеном пошел, будто мне это сено так нужно… Но не мог же я не пойти! Хозяйка велела, и пошел… Да и не в сене дело…» Он все еще стоял у двери, опустив руки и делая вид, что ко всему безучастен. Как чужой, наблюдал он нехитрое приготовление постели, думая о том, как же, собственно, начнется ночеванье…
Началось оно просто, буднично. Фрося захромала в свою комнату. Телок лег и прикрыл длинными ресницами большие глаза. Максим и Николай деловито сели на постель, сено под ними хрустнуло. С той же деловитостью, не спеша снимали сапоги, как они снимают их, когда приходят домой. Желая помочь (и в этом тоже была частица обычая), к парням подсели веселые, без причины смеющиеся Катя и Поля. Хихикая, они стаскивали тесную, загрубевшую мужскую обувь. Затем сняли свои ботинки и поставили их, как у себя дома, возле лавки.
Дуся все еще сидела с поникшей головой на лавке. Одна ее коса свисала на колени, и проворные пальцы то расплетали ее, то сплетали. Было видно, что девушка поджидала Семена и боялась взглянуть на него. А он стоял у порога и испытывал такое чувство, будто что-то украл и теперь не знал, что ему делать: убегать, прятаться или — будь что будет — стоять на месте…
Из беды выручила Дуся. Она подняла голову, отбросила косу за плечи и мило, одними глазами, улыбнулась. Семен тоже улыбнулся. Она приблизилась к нему тихо, чтобы не услышали даже подруги, и сказала:
— Так и будем стоять? Вот наше место, Сеня…
— Вижу… Да только… как-то не…
— Давай хоть сядем… Сапоги у тебя тесные?
— У меня ботинки.
— Все одно… Хочешь, помогу?
— Нет, нет! Что ты… Не нужно.
— Все так делают, Сеня…
— Пусть все делают… а мы не будем.
— Как хочешь…
— Эй вы, черти! — крикнул Максим. — Чего шепчетесь? Гасите лампу!
«Ох, Семен, Семен, бедная твоя головушка, не убежал! — думал Семен. — Вот так и буду сидеть возле девушки как дурак… Ума не приложу, что мне самому себе посоветовать и подсказать. Видно, ничего нельзя ни подсказать, ни посоветовать. Остался, так подчинись Максиму, гаси лампу и смелее, смелее ложись на жесткую, пахнущую овчиной полсть…»
Мрачный, с тоской во взгляде, Семен нехотя погасил лампу и молча лег на полсть, и лег так, что теменем своим коснулся Дусиной головы. Лежал, не шелохнувшись. У его ног посапывал телок. На полу пятнился светлый квадрат оконца — это в хату, к ночевальщикам, заглядывал месяц. Все-то ему, полуночнику, нужно видеть, все-то ему, гуляке, нужно знать… «Чего же ты, дружище, помалкиваешь? — с усмешкой думал Семен. — Чего лежишь как пень? Или язык присох? Или не знаешь, что парни обычно говорят девушкам? Нельзя же ничего не говорить. Так же девушка уснет от скуки… А что я ей скажу? Как все это глупо…»
— Ночь-то какая светлая, — шепотом сказала Дуся. — Когда мы шли, ты заметил, вся станица искрилась…
— Свежий снег, мороз и луна… Дуся, любишь лунную ночь?
