— Весна! — сказал Холмов. — Прекрасная пора, как и молодость. Да еще после грозового дождя.
Своей сдержанной улыбкой Проскуров говорил Холмову, что он с ним согласен. И сразу же, перестав улыбаться, и так, как бы между прочим, сказал, что на завтра назначил заседание бюро.
— Сегодня провожу тебя, Алексей Фомич, а завтра за дело.
— Вот и без меня заседаешь, Андрей. Привык уже?
— А что привыкать? Дело знакомое!
«Жизнь не стоит на месте, — думал Холмов. — И потому те, кто еще совсем недавно без меня, казалось, шагу не могли ступить, во всем советовались со мной, прислушивались, теперь легко обходятся без меня, и этому надо только радоваться. И все же немножко грустно оттого, что Проскуров даже ради приличия не сказал, что, мол, трудно, а сказал: „Дело знакомое!“»
— Какие вопросы на бюро? — спросил Холмов.
— Вопрос один: надо спасать посевы. Задождило не на шутку. Льет и льет, сорняк из земли чертом прет!
— В прошлом году, помнишь, посевы горели от засухи, а нынче дожди заливают. — Холмов раскрыл коробку «Казбека». — Кури!
Они закурили. Холмов смотрел на струйку дыма от папиросы, на свою сухую кисть и думал о том, что особняк, в котором прожито столько лет, сегодня освободится и завтра в него переедет Проскуров с семьей; что на этом просторном балконе будет стоять не он, Холмов, а Проскуров, и что так же по весне будет цвести акация. «Так оно и должно быть, — думал Холмов. — И я рад, что Проскуров — тот человек, кому спокойно можно доверить область».
За городом вставала и плыла на запад черная стена. Молния чертила на ней огненные линии. Проскуров посмотрел на грозовые тучи и сказал:
— Усть-Каменку поливает. Погибнут посевы.
— А ты прими меры, чтоб посевы не погибли.
— Постараюсь. — Понимая, что на балконе не место и не время вести разговоры о сорняках, Проскуров спросил: — Ну что, хорошее жилье приготовлено в Береговом?
— Какой-то домишко. Как раз для пенсионера.
— Благодатный уголок на земле этот Береговой! — сказал Проскуров, чтобы что-то сказать. — Климат исключительный. И море, и лечебный источник, и воздух. Как раз то, что нужно. А какие леса! Карагач, дуб, ясень. А ежевики полон лес!
— Кому это ты расхваливаешь? — с обидой в голосе спросил Холмов. — Береговой-то я знаю, может, и лучше тебя.
— Я к тому говорю, что поезжай, Алексей Фомич, в Береговой, устраивайся там и живи, — краснея и как бы оправдываясь, говорил Проскуров. — Ежели в чем будет нужда — дай знать. Поможем. Я уже звонил Медянниковой.
— Вот это ни к чему!
— Чтобы знала, кто поселится в ее городе, — сказал Проскуров. — И Чижову я наказал ехать с тобой. Пусть поживет в Береговом столько, сколько нужно. Без Чижова тебе будет трудно.
— От него не откажусь. А Медянниковой скажи, чтоб встречу не устраивала. Лучше всего приехать мне в Береговой незаметно.
— Не желаешь, чтоб встречали? Хорошо, все будет так, как ты скажешь, — продолжал Проскуров, доверительно улыбаясь Холмову. — Главное для тебя, Алексей Фомич, — отдых и отдых. Ты его заслужил! Отдыхай, поправляй здоровье, наслаждайся жизнью. Особенно важно набраться новых сил.
— Силы-то мне, Андрей, зачем? — Холмов с тоской смотрел на тлевшую папиросу. — Зачем теперь они мне, силы?
— Для тебя самого, — с той же приятной улыбкой на молодом лице ответил Проскуров. — Для личного, так сказать, благополучия.
— Говоришь: для себя, для личного благополучия? — Холмов прошелся по балкону, выпрямляя худые плечи и поднимая белую голову. — Личное благополучие? Наслаждение жизнью? Что оно такое, Андрей, личное благополучие и наслаждение жизнью? Ответь, поясни! Улыбаешься и молчишь? — Холмов обнял Проскурова. — Андрей, Андрей, видно, так мы воспитаны, что личное благополучие и наслаждение жизнью не для нас. Так, а?
— Да оно, конечно, так. Но все же…
Проскуров и раньше замечал за Холмовым привычку при случае прихвастнуть и сказать о себе красивое словцо. Но на этот раз и по голосу и по взгляду Холмова чувствовал, что сказал он так о себе не ради самопохвалы, что отъезд в Береговой был для него нерадостным и нежеланным.
— Как другу сознаюсь, — продолжал Холмов тем же грустным голосом. — Это теплое царство, именуемое Береговым, мне и даром не нужно. Ты же знаешь, я неожиданно рано стал пенсионером, и душа эту новую для меня жизнь не приемлет. Понимаешь, душа не принимает! И я согласился уехать в Береговой только потому, что оказался не у дел и оставаться в Южном и видеть, как все делается тут без меня, свыше моих сил. И врачи требуют и жена… — Тяжело, всей грудью вздохнул. — Как буду жить в Береговом? Как привыкну к безделью? Ничего, брат, я не знаю. Да и ни думать, ни говорить об этом не хочу. Поговорим о тебе, Андрей! Ты молод, у тебя затылок не болит, и бессонница тебя не мучит. — Кивнул на висящий на улице запретный знак. — Вызови блюстителей тишины и прикажи убрать!
