Перемены произошли, и жизнь, радостная, беспечная, продолжалась недолго. У Ольги родился сын. Содержать няньку было не по средствам, детских яслей в Камышинской не было, и Ольге пришлось оставить работу. Жить на одну зарплату стало трудно. К тому же зимой 1929 года Алексея взяли на работу в райком партии и на три месяца послали уполномоченным по коллективизации в самую отдаленную станицу Ново-Троицкую.
Ни материальные лишения, ни то, что она вынуждена была оставить любимую работу, и оставить уже навсегда, и ни то, что Алексей почти не бывал дома, не испугало Ольгу. Она терпеливо переносила лишения, возилась с Антошей, радуясь, что у них растет сын.
Как-то поздним зимним вечером Ольга уложила Антона, потушила лампу и сама легла в постель. На дворе бесновалась метель. Посвистывала труба — тяжко и тревожно. И вдруг сквозь стон ветра послышался под окном конский топот. Кто-то постучал в дверь — и не то плетью, не то палкой. Звякнули стремена, и было слышно, как кованые копыта нетерпеливо топтали мерзлую землю.
На стук вышел хозяин. Что-то бубнил в сенцах, что-то кому-то говорил. Потом позвал: «Ольга Андреевна! К вам гость».
«Кто бы это мог быть? — подумала Ольга. — Может, посыльный от Алексея?»
Она зажгла лампу, натянула юбку, накинула на плечи шальку. Открыла дверь и отшатнулась. Вместе с холодом и клубами пара на пороге появился Игнат Холмов. На нем повисла загрубевшая, припорошенная снегом бурка, на голове косматая, седая от снега папаха, башлык укрывал шею и часть лица, — виднелись одни заиндевелые глаза. На руках Игнат держал завернутого в большую шаль ребенка лет двух или трех. Посадил его на лавку, поздоровался и, продолжая стоять у порога, глухим, простуженным голосом спросил:
«Братень мой дома?» — «В командировке, — ответила Ольга, удивляясь и не понимая, почему Игнат приехал ночью, да еще с ребенком. — Что-нибудь случилось, Игнат?» — «Ах, беда, беда… Значит, не застал братеня дома? Как же мне теперь?» — «Да что случилось, Игнат?» — «Погибель моя пришла».
Он болезненно скривил усатый рот, заскрипел зубами. Ему трудно было стоять. Снял папаху, ладонью пригладил влажную слипшуюся чуприну и тяжело опустился на лавку рядом с ребенком. Под мерзлыми полами бурки тускло блеснул вороненый ствол карабина. Ольга увидела оружие и, не зная, как скрыть свой испуг, подошла к ребенку и начала развязывать на нем шаль. «Чей он?» — «Мой… Ванюшка, сынок… Вот дожил, что приходится спасать дите. — Расправил плечи, глубоко вздохнул. — До чего дошла жизня, до чего докатилась? Меня, сына партизана-кочубеевца, в кулаки вписали! Зять кулака, так через то уже и кулак. А то, что я воевал за советскую власть, что батькá потерял в боях, разве это не в счет?»
И он, комкая в руках папаху, сказал, что всю семью Фортунатовых вчера выслали из станицы. Увезли и жену Игната, Дарью. Ему удалось подседлать коня и скрыться. Ускакал и увез с собой Ванюшку.
«Про себя я уже не печалюсь, я-то как-нибудь, — говорил он, и Ольга видела на его почерневшем от мороза усатом лице пугающий оскал зубов. — А вот моему мальцу жить бы еще да жить… Сбереги Ванюшу, сестренка. — По казачьему обычаю Игнат жену брата называл сестренкой. — На коне с таким казаком далече не ускачешь». — «Пусть Ванюша останется, пусть, — сказала Ольга, чувствуя дрожь в теле. — О нем не беспокойся… А ты сам куда же?» — «Ускачу в горы, — тем же охрипшим голосом ответил Игнат, низко наклонив голову. — В ауле Кош-Хабль живет мой знакомец, черкес. Давние мы с ним кунаки. Как-нибудь перебуду у него. Там, в горах, спокойнее. И спрятаться легче». — «А это? — Голос у Ольги дрогнул. — Оружие? Зачем оно тебе?» — «Испугалась? А ты не пужайся. Без этой игрушки нынче нельзя. — Нарочно откинул полу бурки и погладил ладонью сизый, покрытый испариной ствол, и снова под помокревшими усами появился тот же пугающий оскал. — Дойдет, сестренка, до горя — живым в руки не дамся. А как же иначе? Сам себя буду защищать, коли некому а меня заступиться. — Он резко встал, упрятал под бурку карабин; подошел к люльке, посмотрел на спавшего ребенка. — Сынок или дочка?» — «Сын… Антон». — «Эх, время нынче не для детишек! — И вдруг резко повернулся к Ольге: — Как думаешь, сестренка, братень может меня спасти от высылки?» — «Не знаю, — ответила Ольга. — Жаль, его нету. Может, пока поживешь у меня? Алеша должен скоро вернуться. Он сейчас в Ново-Троицкой». — «Тоже выселяет?» — «Не знаю». — «Спасибо, сестренка, за твою доброту, а остаться у тебя не могу. Пусть за меня поживет Ванюшка, а я поеду в Кош-Хабль. Переберусь поглубже в горы, к брату Кузьме, а может, и еще дальше. Ну, прощай, сестренка. — Подержал горячую руку Ольги в своих сильных ладонях, потом наклонился к сыну. — Оставайся, Ваня, у тети, оставайся. А я завтра приеду к тебе и привезу гостинца. Плакать, казак, не надо. Стыдно плакать».
