Были свои думки и у Андрея Васильевича Кнышева. Он опустил правую руку и легонько помахивал плеткой, а сам размышлял над тем, что кони приморились, а ехать еще не только в Родниковскую, которая уже была близко, а и в Рощенскую, к самому дому секретаря райкома. Хорошо было бы, как считал Кнышев, если бы Кондратьев заночевал в Родниковской. «Он бы себе выспался, передохнул, а я бы за это время коней покормил, копыта им осмотрел… А то придется просить у Хворостянкина других лошадей, — только где же в такую пору отыскать Хворостянкина?» Старик так задумался, что не заметил, как въехал в станицу.
Родниковская, растянувшись по балке, светилась огнями. Всадники проезжали по улице мимо столба, на котором сияла лампочка так ярко, что заблестела медь на уздечках и возле потников забелели дорожки засохшей пены. Кнышев, молодцевато привстав на стременах, догнал Кондратьева.
— Николай Петрович! Кони совсем подбились, — сказал он, похлопав своего коня по курчавой влажной шее. — Передохнуть бы нужно…
Кондратьев промолчал, понимая, почему Кнышев заговорил об этом. Тем временем они подъехали к высокому двухэтажному зданию, стоявшему на краю станицы, тоже освещенному так, что блестели темные окна и был хорошо виден балкон, затененный высокими тополями. Лошади, почуяв запах конюшни и травы, потянули поводья, пошли веселее и сами завернули во двор. Навстречу им шел конюх.
— Как оно ездилось, Андрей Васильевич? — спросил он, беря коня за повод и залезая рукой под потник. — Жарко ехали!
— Ты про нашу поездку не спрашивай, — ответил Кнышев, — а лучше скажи, где зараз Хворостянкин.
— Они все на митинге, — сказал конюх, поглаживая коня.
— Что за митинг? — спросил Кондратьев.
— Там, на площади, три станицы в сборе, — ответил конюх, отпуская подпруги.
— Илья, это Тутаринов собрание проводит, — сказал Кондратьев. — Ну вот с ним я и уеду. Андрей Васильевич, ставьте коней на отдых, больше они нам не потребуются.
Кондратьев тяжело слез с седла, отдал повод Кнышеву, потянулся, потом прошелся по двору, смешно раскорячив ноги и прихрамывая. Стегачев спрыгнул на землю и тут же стал притопывать ногами.
— Николай Петрович, а у меня ноги еще действуют! — сказал он, танцуя.
— Молодой, что тебе. — Кондратьев держался рукой за поясницу. — Вот что, Илья. Ты оставайся в «Красном кавалеристе». Поможешь подготовить отчетно-выборное собрание, и присмотрись к местным коммунистам, нет ли подходящей кандидатуры на секретаря партбюро. Если я не увижу Хворостянкина, скажи ему, чтобы завтра приехал в райком, — есть разговор, и, передай, очень важный.
Илья был рад такому нежданному поручению. Ему давно хотелось остаться хоть на день в Родниковской, чтобы повидаться с Татьяной, и вот желание это сбылось. Но, боясь, что Кондратьев заметит его радость, он потоптался на месте и сказал:
— У меня же столько записано… В газету нужно…
— Самое важное передай по телефону, — посоветовал Кондратьев.
Илья утвердительно кивнул головой и решил тут ж пойти к Татьяне домой. «Если она на собрании, я поиграю с Мишуткой», — думал он. Распрощавшись с Кондратьевым, Стегачев вскоре свернул на знакомую улицу. А Кондратьев, прихрамывая и широко расставляя отекшие ноги, вялой походкой шел на площадь.
По оживленному шуму и выкрикам: «Закругляйся!», «Не словом, а делом докажешь!», «Женщинам дайте, слово!» — Кондратьев понял, что собрание подходило к концу. Он остановился поодаль от президиума, возле молодежи, сидевшей гурьбой на дрючьях. Ему хотелось послушать выступление издали. Здесь было темно. Какой-то чубатый парубок, похожий на драчливого петуха, обнимал девушку и мешал ей слушать. «Андрюша, не балуйся! — шептала девушка. — Ой, какой же ты несознательный! Слушай, что дядько Хворостянкин насчет лесополос говорит…» Кондратьев улыбнулся и подумал: «Так, так его, — бей на сознательность». Затем, с трудом сгибая колени и чувствуя тупую боль в суставах, он расстелил пиджак и сел, привалившись к изгороди. В соседстве с ним, по-горски поджав ноги, сидели два старых казака, в бешметах и в кудлатых шапках.
— Петро Спиридонович, — сказал один, — а какой тебе год?
