— Сергей Тимофеевич, ты бы лучше водочку поставил взамен этой жидкости, — сказал Хворостянкин, принимая из рук Ирины стакан с чаем.
— Не пью…
— Это я знаю. — Хворостянкин тяжело откинулся на спинку стула и хрипло рассмеялся: — Сам не пьешь, так ты бы не для себя, а для гостя.
Сергей и Ирина смущенно переглянулись. Они сидели рядом, смуглолицые, с черными, четко обозначенными бровями, — лица их имели такое ясное, уловимое сходство, что всякий, впервые увидев их, подумал бы; «Да ведь это же брат и сестра».
— Гляжу я на вас и думаю, — рассудительно заговорил Хворостянкин, — до чего ж природа разумно парует людей! На вас радостно посмотреть — как родные… И это я не только на вас замечаю: моя жена на меня похожа. Только характером ворчливая, никак не может допонять моей роли в «Красном кавалеристе». Бабский ее ум не может того уразуметь, что ежели б не было в «Красном кавалеристе» Хворостянкина, то ничего того не было бы, что есть там зараз.
— А может, ваша жена в чем и права? — спросила Ирина.
— О! Погляди ты на нее! — Хворостянкин развел руками и обратился к Сергею: — У тебя женушка хоть еще и молодая, а тоже, видать, смелая.
Хворостянкин отпил глоток чаю, пригладил ладонью усы, и мясистое его лицо сделалось строгим, даже торжественным.
— Как я смотрю сам на себя и вообще на всякое руководство… — начал он. — Помнишь, на родниковском собрании я уже высказывал ту мысль, что главное среди людей — руководитель. Почему? А потому, что он обо всех печалится, можно сказать, недосыпает и недоедает, да все думает, как бы народ свой возвысить. Допустим, у меня в колхозе есть знатные люди — там и орденоносцы, и тот же Андрей Васильевич Кнышев. А почему у них такое достижение? Руководство есть правильное! Вот оно откуда нужно танцевать.
— Игнат Савельевич, — сказал Сергей, — а мне думается, что руководитель, допустим — председатель колхоза, сам, без людей, ничего сделать не может.
— Да тут не в том дело — сможет или не сможет! — Хворостянкин даже встал, потом снова сел и отодвинул стакан на середину стола. — Вот тебе свежий пример. Был у нас глава района Хохлаков, на вид человек как человек, а дела-то у него были плохие. Теперь Хохлакова нет, люди в районе остались те же, а что у нас вокруг делается! Подумать только: по пятилетнему плану идем впереди всех, станицы в электрическом огне. А теперь еще выше замахнулись — за природу беремся обеими руками! А отчего такое случилось? А! Улыбаешься! Руководство имеется правильное. А что? Скажешь, нет? Так, именно так.
Сергею показалось, что Хворостянкин нарочито льстит, что такая похвала ни к чему, а сразу возразить не смог. Даже нужные слова подобрались, так и хотелось их высказать и поспорить с Хворостянкиным, а вот почему-то промолчал.
Какая въедливая штука — лесть! Редко кто сможет устоять перед ее лукавой угодливостью. Любое самолюбие смягчит и на всяком суровом лице вызовет умиленную улыбку… Особенно лесть бывает падкая на людей, не твердых духом, не знающих себе настоящей цены и любящих, как малые дети сказку, слушать о себе похвальные слова. Для них решительно все едино: будет ли о них сказано что-нибудь приятное на собрании, или на семейном вечере, или по радио, или в личной беседе, или в служебном кабинете, — в такую минуту они подымаются на седьмое небо, и в голове у них происходит сладкое кружение… Какой-нибудь Матвей Кириллович до крайности запустил свои дела по службе, обычно сидит в своем кабинете хмурый и злой — весь свет ему не мил, и уже, кажется, никакими усилиями нельзя вызвать на его суровом лице улыбку. Но вот входит секретарша, тяжело вздыхает и говорит удивительно трогательным голосом:
— Матвей Кириллович, отчего вы сегодня так опечалены?
— Думаю… От этих мыслей голова напополам разваливается.
— Эх, Матвей Кириллович, жалко вас! И зачем вы себя так мучаете? Головная боль — это очень нехорошо. Ведь вы так, чего доброго, и слечь можете. А вам надо себя беречь! Сколько я работаю с вами, и вот так прихожу в ваш кабинет, смотрю на вас и вижу, убей меня бог, вижу: человек вы необыкновенный, талант у вас большой, с вами работать так легко, так приятно, что этого уже никакими словами не выразить… И верите, Матвей Кириллович, я даже и не знаю, как бы мы все тут без вас жили… если бы, не дай бог, что случилось?..
