Если бы не чрезвычайное утомление, я, вероятно, посмеялся бы и над хозяином литльстонской гостиницы, который не знал, что думать при взгляде, с одной стороны. На мое золото и на весьма почтенное общество, сопровождавшее меня, — и, с другой стороны, на мою грязную внешность. Но в конце концов я очутился в земной ванной комнате, где была теплая вода для умывания, и надел новый костюм, правда, уморительно короткий, но чистый, который одолжил мне симпатичный маленький человечек. Он предложил мне также бритву, но у меня нехватило мужества прикоснуться к колючей бороде, покрывавшей мое лицо.
Я уселся за английский завтрак и ел с довольно вялым аппетитом, с аппетитом, имевшим несколько недель от роду и успевшим одряхлеть, — и заставил себя ответить на вопросы четырех молодых людей. Я сказал им чистую правду.
— Ладно, — промолвил я, — так как вы настаиваете, то я признаюсь, что добыл это золото на Луне.
— На Луне?
— Да, на Луне, той, которая ходит по небу.
— Но что вы хотите этим сказать?
— То, что я говорю, чорт побери!
— Значит, вы прилетели сюда прямо с Луны?
— Вот именно! Через мировое пространство в этом шаре.
С чрезвычайным наслаждением я принялся за яйцо всмятку. Про себя я решил, что когда следующий раз полечу на Луну, то захвачу ящик яиц.
Я мог ясно видеть, что они не верят ни одному слову из того, что я рассказал им, но несомненно они считали меня наиболее респектабельным лжецом, какого они когда-либо встречали. Они поглядели друг на друга и затем все сразу уставились на меня. Полагаю, они искали ключ к загадке, наблюдая, как я брал соль.
Их, видимо, заинтересовала также моя привычка посыпать яйца перцем. Но прежде всего диковинные золотые слитки, под тяжестью которых они только что сгибались, привлекали их внимание. Теперь слитки лежали передо мною, каждый из них стоил несколько тысяч фунтов, и украсть их было так же немыслимо, как дом или участок земли. Глядя поверх чашки с кофе на их любопытные лица, я понял, какой необычайной ерундой должны казаться им все мои объяснения.
— Ведь, вы не хотите убедить нас… — начал младший из молодых людей ласково и убедительно, как говорят с упрямым ребенком.
— Пожалуйста, передайте мне гренки, — сказал я и сразу заткнул ему рот.
— Но послушайте, — начал другой, — ведь, не можем же мы вам поверить…
— Ну и пусть! — сказал я и пожал плечами.
— Он не желает нам ничего рассказывать, — сказал самый младший из молодых людей, обращаясь к остальным, и затем прибавил с величайшим хладнокровием: — Вы позволите мне закурить папиросу?
Я позволил ему это с величайшей готовностью и продолжал кушать свой завтрак. Двое других отошли, поглядели в дальнее окно и тихо переговаривались о чем-то. Вдруг неожиданная мысль поразила меня.
— Вероятно, начинается прилив? — спросил я.
Последовало недолгое молчание. Казалось, они не знали, кто должен отвечать мне.
— Отлив кончается, — сказал маленький человечек.
— Ладно, — сказал я. — Мой шар далеко не уплывет.
Я разбил скорлупу третьего яйца и произнес маленькую речь.
— Слушайте, — сказал я. — Пожалуйста, не подумайте, что я человек невежливый, или что я хочу рассказать вам здесь нелепую ложь, или что-нибудь в этом роде. Я вынужден быть сдержанным и соблюдать тайну. Я хорошо понимаю, что все это кажется вам чрезвычайно странным и что ваше любопытство возбуждено. Могу вас уверить, что вы являетесь свидетелями достопамятного события. Но я не могу теперь изложить вам все это яснее. Это немыслимо. Даю вам честное слово, что я только что прилетел с Луны, но это все, что я имею право сказать вам. И все же я вам бесконечно обязан, знаете ли… да, бесконечно. Надеюсь, что слова мои никому не показались обидными?
— О, нисколько, — сказал самый младший ласковым тоном. — Мы это отлично понимаем.
Не спуская с меня глаз, он так сильно откинулся назад вместе со стулом, что едва не упал. Лишь с некоторым усилием ему удалось сохранить равновесие.
— Мы на вас ничуть не в претензии, — подхватил толстый молодой человек. — Пожалуйста, не думайте этого.
Тут они все встали, начали расхаживать взад и вперед по комнате и закурили папиросы, стараясь всячески показать мне, что нисколько не обижаются на меня и не чувствуют ни малейшего любопытства ни ко мне, ни к моему шару.
