(такое же, в котором обвиняется Лассаль) или его вовсе не было, и было признано, что нельзя призывать к оказанию вооруженного сопротивления правительству, не призывая в то же время к оказанию сопротивления всем тем отдельным чиновникам, которые и составляют правительство. Присяжные вынесли оправдательный приговор.
Лассаль окажется в том же положении, когда он после несомненного оправдания судом присяжных предстанет перед судом исправительной полиции. А тем временем придумают предлог для продления ареста, и тогда суд исправительной полиции не попадет в столь затруднительное положение, как присяжные!
Завтра мы займемся самим обвинительным заключением и на его основе приведем новое доказательство смехотворности всей этой судебной процедуры.
Написано Ф. Энгельсом 1 мая 1849 г.
Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 287, 2 мая 1849 г.
Печатается по тексту газеты
Перевод с немецкого
На русском языке публикуется впервые
ПРУССКИЙ ПИНОК ФРАНКФУРТЦАМ
Кёльн, 1 мая. Еще один новый эпизод в истории прусской контрреволюции. Король дает Франкфуртскому собранию решительный пинок и с презрением бросает ему в лицо предложенную бутафорскую корону воображаемой империи.
Если бы в свое время Франкфуртское собрание действовало энергично, оно могло бы сейчас отдать приказ об аресте этого опьяненного своим высокомерием Гогенцоллерна и предать его суду присяжных за «оскорбление Национального собрания» (сентябрьский закон 1848 г., обнародованный также и в Пруссии). Пока еще не существует «имперского» закона, который освобождал бы отдельных государей от ответственности в отношении «империи». А свободную от всякой ответственности императорскую власть Гогенцоллерн отверг сам.
Новая прусская «имперская» нота от 28 апреля смягчает этот пинок «империи» несколькими благосклонными замечаниями по поводу так называемой германской имперской конституции. Это невинное жалкое творение изображается в прусской ноте как корень всех зол и как «переходящий всякие границы» крайний продукт революции и тайного республиканизма.
Собор св. Павла — притон карбонариев! Велькер и Гагерн — тайные республиканцы, «Мерос с кинжалом под полою»![319] Бассерман — человек, которому являются привидения, — стал сам «бассермановской личностью»[320]! Достопочтенным франкфуртцам это, конечно, льстит после того презрения, которым наградил их народ, после всех проклятий, которые посылали им жертвы расправы — баррикадные борцы Франкфурта и Вены. И люди всех оттенков, вплоть до г-на Фогта, способны действительно поверить подобной чепухе.
Прусская нота — это последняя угроза Франкфуртскому собранию перед тем, как действительно осуществить его разгон. Еще раз строптивый Гогенцоллерн протягивает руку для «соглашения». И в самом деле — после того как Собрание зашло так далеко, оно, право, могло бы сделать еще один маленький шаг дальше и полностью стать орудием Пруссии.
А между тем часть народа — ив особенности крестьяне и мелкие буржуа южногерманских малых государств — цепляется за Собрание и так называемую имперскую конституцию. Армия благоприятно настроена по отношению к имперской конституции. Народ видит в каждом, пусть даже жалком шаге на пути к объединению Германии шаг к устранению мелких государей и к освобождению от непосильного гнета налогов. При этом играет немалую роль также и ненависть к Пруссии. Швабы даже совершили революцию в защиту так называемой имперской конституции. Конечно, это — буря в стакане воды, но все же хоть что-нибудь.
Таким образом, разгон Франкфуртского собрания не мог бы совершиться без насилия, если бы достопочтенные франкфуртцы обладали хоть какой-то долей мужества. Им представилась бы сейчас последняя возможность искупить хотя бы малую толику совершенных ими тяжких грехов. Франкфурт и Южная Германия, открыто поднявшиеся на защиту имперской конституции, в условиях побед венгров, распада Австрии, возмущения прусского народа изменами Гогенцоллерна — Радовица — Мантёйфеля могли бы стать временным центром нового, опирающегося на Венгрию, революционного восстания.
Но тогда эти господа не должны были бы останавливаться даже перед
