Кёльн, 21 марта. Согласно нашему обещанию мы возвращаемся к гогенцоллернским проектам реформ в отношении свободы печати, и права союзов, законопроектам, проникнутым духом осадного положения. Сегодня мы ограничимся тем, что сравним их с прежними планами уголовных законов, отвергнутыми рейнскими сословными собраниями[277] еще под эгидой кампгаузеновской оппозиции, и покажем, какими славными «завоеваниями» обязаны жители Рейнской провинции мартовскому восстанию в Берлине, какими новшествами в духе проникнутого любовью к насилию прусского права «неослабленная» корона великого герцога в Берлине осчастливила рейнское законодательство.
На патентованной памяти[278] Соединенном ландтаге юнкер Тадден-Триглафф из померанской Ламанчи два года тому назад ринулся в бой на защиту свободы печати. Соратник вестфальского новоявленного «храброго» рыцаря Финке поднял свое копье: «Да, гласный, но уж действительно гласный суд для господ литераторов»:
«Свобода печати — и рядом виселица!»
Проекты октроированных законов ноябрьского министерства — ото рецидив тех же старых домартовских упражнений в духе королевского патента. «Сильная корона Пруссии» отвечает на ненавистные статьи Code penal {Уголовного кодекса. Ред.}, на оправдательные приговоры рейнского суда присяжных сторонникам отказа от уплаты налогов и мятежникам: «Да, гласный, но уж действительно гласный суд»: «Свободу печати — и рядом виселицу, виселицу прусского права!»
Статьям Code penal неизвестна недостойная уязвимость чувств его гогенцоллернского величества. Несмотря на ценз и полицейскую фильтрацию, нельзя будет найти в Рейнской провинции присяжных заседателей, которые согласились бы присуждать за чудовищное преступление — оскорбление величества — к большей каре, нежели за оскорбление «частного лица», т. е. к 5 франкам денежного штрафа. Императорский деспотизм считал ниже своего достоинства заявлять, что он может быть «оскорблен» в своем «величестве»; но христианско-германское сознание отца своих подданных — сознание, которое, понятно, не может идти ни в какое сравнение с величием наполеоновской гордости, — снова «почувствовало глубокую потребность» восстановить охрану своего старопрусского достоинства в своем рейнском великом герцогстве. «Сильная» корона не осмеливается отменить рейнское судопроизводство, но она привносит в него многообещающую розгу прусского права и заявляет:
«Гласный, действительно гласный суд — и рядом виселицу прусского права!»
Относительно «гласного суда», который намереваются на первое время октроировать в дополнение к рейнскому Code, мы читаем в 22 законопроекта следующее:
«Полицейские чиновники имеют право конфисковать каждое предназначенное для распространения печатное издание, где бы они его ни обнаружили, даже если выпуск его уже начался, поскольку… в его содержании заключается преступление или проступок, которые могут подлежать преследованию в административном порядке».
Полиция имеет право конфисковать газеты, которые ей не нравятся, на почте или в редакции, даже если «выпуск уже начался», т. е. когда именно «предупредительные меры» полиции «как таковые» должны прекратиться, и дело, «по закону», уже подлежит компетенции судебных властей. Этим правом конфискации полиция пользуется во всех случаях, когда «содержание» печатных изданий, газет и пр. «заключает в себе преступление или проступок», который может подлежать
