Землю я бросил к нашему подмосковному дубку, а ленты румынского и советского флагов оставил на стене в нашей московской квартире.
Тут и вышло так, что вскоре после моего возвращения домой нам пришлось вызвать дядю Мишу: засорилась раковина.
Дядя Миша, почти трезвый, видно не помнящий даже о дубе стоеросовом, был предельно вежлив и, я бы даже сказал, ласков.
- Опять из-за границы? Понимаю, понимаю...
- Ну, как там в Румынии? Как? Где побывали?
- Понимаю, понимаю, а в Яссах-то где?
Я что-то отвечал дяде Мише, он поддакивал, и наконец я рассказал почти ради шутки, с каким трудом провез через границу целлофановый пакет с землей...
Дядя Миша вдруг изменился в лице.
- И куда же ее, землю? - перебил меня он.
- Да дубок у меня есть, в сорок шестом посадил в деревне, или, как говорят, на даче. Тут под Москвой, в Перекрестине. Слышали? Двадцать три километра...
- Двадцать три километра, говоришь?.. А тысячу двадцать три не помнишь?
Я не узнал его. Не потому, что он перешел на "ты".
- Яссы не помнишь? Что после нас Ясско-Кишиневской операцией назвали? Седьмым сталинским ударом? Не помнишь? И батальон наш гвардейский забыл?
- Помню, как же не... - пробормотал я.
Теперь я все вспомнил. И дядю Мишу - тогдашнего...
- Слушай, прошу тебя! Умоляю, если хочешь... - попросил дядя Миша. И не сердись, ради Христа, за дуб этот стоеросовый, за все. Ты - я все понимаю, я... Отвези меня к дубку этому, где земля с его могилы.
Да, тут я все вспомнил. Покраснев, вспомнил. Сорок четвертый. Три километра от Ясс. Там сейчас дубок. Там мы тогда хоронили Колю Невзорова. Николая Михайловича Невзорова - сына дяди Миши, солдата, моего друга. И дядя Миша, сам солдат нашего хозвзвода, который был в сорок четвертом тоже молод, хоронил вместе со мной своего сына. Я же знал его, знал. А встретив через тринадцать лет в этом дворе, не узнал и не вспомнил. А он...
Эх, дуб, дубок...
Дуб стоеросовый! Да, этого нет у Даля.
- Дядя Миша!
Вот как бывает. А память должна быть памятью. Ее нельзя додумывать и домысливать, как мемуары. И забывать нельзя! И изменять ей - памяти!
Я обнял дядю Мишу:
- Ничего не говорите! Прошу! Ничего!
ДОРОГОЙ ТОВАРИЩ СЛОН
Обычно рассказы начинаются с конкретного действия. Например: "В небе светило солнце", или: "Это случилось в полдень", или: "Время клонилось к вечеру", или: "Над городом спустилась ночь". Могут быть и несколько иные варианты начала: "...а может быть, это были всего лишь маленькие звукоуловители, напряженно повернутые в мировое пространство, к источнику колебаний, недоступных для человеческого уха..." или, как у меня: "В небе светило солнце. А Владик Хвостиков имел некоторое отношение к отряду хоботных..."
Но, увы, мне сейчас придется начать этот рассказ не с действия, а с рассказа о самом рассказе.
Я придумал рассказ. Придумал название - "Дорогой товарищ слон". И подзаголовок - "Рассказ-сказка для детей и для взрослых".
Когда рассказ был написан, я, как обычно, прочитал его самому моему близкому и дорогому мне старшему редактору.
Не знаю, что сказала бы просто жена, но жена - старший редактор сказала так:
- Мне не нравится...
- Почему?
- Слишком большой...
- Но и слон - большой!
- Слон твой, дорогой товарищ, слон действительно большой, но это рассказ не для детей. "Для взрослых" - это правильно.
- Почему не для детей?
- Потому, что ты ругаешь педагогов - раз, пишешь о любви и о других проблемах - два, наконец, у тебя все люди глупее слона.
- Но и слон наш, хороший, советский, в Московском зоопарке родился...
- Это не имеет значения!
- Рассказ-сказка!
- Этого не поймут! Поймут буквально. И дети...
- Дети, кстати, тоже как-то оценивают своих учителей.
- Оценивают, по книжкам для детей...
Я заново переписал рассказ "Дорогой товарищ слон", переписал серьезно, убрав слово "сказка".
Вот он - этот рассказ.
* * *
Итак, в небе все же светило солнце.
А Владик Хвостиков имел некоторое отношение к отряду хоботных.
Заранее прошу не путать эти понятия. Владик действительно состоит в отряде, но не хоботных. Владик состоит в пионерском отряде. Так что отряд хоботных, хотя и имеет кое-какое отношение к Владику, не имеет никакого отношения к пионерскому отряду. А если и имеет, то только то, что Владик и его товарищи по пионерскому отряду изучают среди прочих предметов школьной программы отряд хоботных. Программа эта по зоологии утверждена во всех высоких учреждениях, в частности в Министерстве просвещения, в Академии педагогических наук и всюду. Утверждена не как-нибудь, а с привлечением широкой общественности, включая комсомольскую и писательскую, и потому не подлежит пересмотру. До тех пор, пока сами авторы этой программы не посчитают нужным пересмотреть ее. Как, впрочем, и учебники по зоологии.
