Есть семьи, познавшие тяготы эвакуации, разлук с близкими и тревог за своих фронтовиков, но отделавшиеся лишь сединой на висках.
Но есть немало таких семей, на плечи которых война нагрузила решительно все испытания, и они выдержали, претерпели удары, наносимые один за другим, и не поступились ни честью, ни совестью, не пожалели ни крови, ни нервов, ни слез, ни отваги.
Однажды в горах Кавказа, где-то в Северной Осетии, в те дни, когда там, изнемогая, билась 37-я армия, Воропаев увидел на скале дерево, превращенное бурей в осьминога. Если бы ветер мог иметь форму, он принял бы облик этого дерева. Оно было изваянием бури. Надвое расщепленный ствол его изогнулся в мучительных судорогах, ветви были скрючены, точно канаты, и беспокойно, гневно тянулись прочь от ствола, цепляясь за воздух узловатыми пальцами маленьких веток.
Всем своим существом дерево было наклонено в сторону ветра, и даже редкие грубые листья его глядели не на солнце, а вслед ветрам, ежеминутно готовые вцепиться в очередную бурю и улететь с нею.
Молодой Поднебеско и в особенности жена его очень напоминали это горное, воспитанное одними непогодами дерево. Им было не более чем по двадцати лет, и лица их, когда они улыбались, выглядели детскими. Но стоило им задуматься и на мгновение потерять власть под мускулами лиц, как все молодое и счастливое исчезало, уступая место выражению боли.
Поднебеско был, как сразу выяснилось, не единожды ранен и контужен. Он и сейчас еще не совсем оправился. А она — со своими тоненькими, как паутина, белокурыми, трепещущими на свету волосами, охватывающими голову подобно венку из золотистого ковыля, с темно-синими, ультрамариновыми глазами счастливой девушки — страдальчески морщилась от приступов запущенного полиневрита и все время нервно курила.
Руки ее были неестественно худы, и — смеялась ли она, или внимательно слушала — с лица ее не исчезало выражение усталости.
Но оба они производили впечатление не только стойких, но и талантливых людей, и, как в каждом истинном таланте, в их облике чувствовались черты, еще до них не существовавшие.
— Когда демобилизовались? — спросил Воропаев.
— В долгосрочном пока.
— Приехали подлечиться?
— Если удастся.
Она грустно добавила:
— Пока не удается.
Он успокоительно положил руки на ее худые колени.
— Обносились и распродались мы подчистую. Одна теперь у нас надежда на целебный воздух. Солнце, воздух и вода — наша лучшая еда. А то бы — ого-о! А?
Она тряхнула золотым ковылем волос.
— Ничего! Вывернемся.
— Специальность?
Они рассмеялись переглянувшись.
— Какая там специальность! Мы же прямо из школы — на фронт. Я — сапер. Она — медсестра. Сейчас думаем о заочном, да нет ни гроша.
— Почему не демобилизуетесь, если уверены, что не годны к службе?
— А паек да разный там шундер-мундер!..
— А если завтра представится неплохая работа?
— Завтра и демобилизуюсь.
— Ну, тогда садитесь, пишите краткую биографию. И вы тоже, — кивнул он Наташе. — Бумаги нет? Что мне с вами делать! Придете в правление колхоза, там напишете… Не в чем?
Махнув рукой, он встал.
«И шляпа же этот Корытов! Так не знать людей, как он не знает, может только покойник».
— Кто-нибудь еще тут есть вроде вас?
— Есть человек пять.
— Пусть разыщут меня. Зовусь Воропаевым. А от меня ждите сегодня гонца.
От Поднебеско — опять к Огарновым, собственно к ней, все еще простоволосой, неприбранной.
— Лишней юбки у вас не найдется на время?
Она прищурилась рассмеявшись.
— Лучше викторовы галифе возьмите, а то с непривычки продует! Чего это вам вздумалось? Маскарад, что ли?
Он быстро объяснил ей, что юбка нужна не ему самому. Она не сразу поверила:
— Вертуны какие-нибудь, а вы им барахло будете раздавать.
Не без труда согласилась она пойти, чтобы самой взглянуть на людей, и, вытаскивая из корзины юбку и блузку и раскидывая все перед собой, то и дело иронически спрашивала, облизывая губы кончиком языка:
— Подойдет, нет? Не прикинули ее размер?
А выходя, обернулась, сказала недовольно:
— Я еще погляжу, какая она. Если не по мне, так и вовсе не приведу.
И точно — в тот вечер не привела.
История семьи Поднебеско проста, как рабкоровская заметка. Жили где-то под Белой Церковью, учились в школе, эвакуировались, оставив стариков дома. Он сразу же ушел в армию, она следом за ним — на курсы сестер. Воевали порознь, подолгу ничего не зная друг о друге.
