Никодима взяли в ту же ночь, когда Вересов уже ехал в жарко натопленном вагоне, в двухместном купе. Вересов часто выходил в уборную, исподлобья оглядывал коридор и стоящих в нем, шумно беседующих людей. Они пропускали его настороженно внимательно, передавая друг другу: «Эй, пропусти-ка этого, быстро». Тарасюк не отставал от него ни на шаг, а приведя в купе, молчи садился напротив, держа руку в кармане.
— Поговори со мной, — говорил ему Вересов. — Мне всего двадцать восемь лет, брат. Глупо все вышло. Ты колхозник, что ли? Кто ты такой?
Тарасюк молчал.
— Ну, кто ты? Коммунист, чекист? Ну ладно, потом ты меня расстреляешь, а сейчас же можешь поговорить. Поагитируй чего-нибудь, — приставал Вересов к Тарасюку.
И Тарасюк сказал ему тихо:
— Я не имею к тебе уважения, о чем я с тобой буду говорить?
И до самого конца дороги они ехали молча.
Как нашли Никодима, не стоит сейчас рассказывать. Важно лишь то, что люди Никодима гнездились вокруг Зарецкого.
Шлегель рванулся опять на север.
Шло сто семьдесят пять самолетов из Москвы на Восток.
В этом году на переднем плане, у границы, все начиналось с ругани. Луза не помнил ни одного дня без скандалов и неудач, но когда развернулись пожары, стало казаться, что не было дней без поджогов.
Горело село, горели посты по дорогам, горели сараи с машинами.
Безлюдней, тише, и от этой тишины как-то беднее стали села. За Георгиевкой поймали старика, назвавшего себя «шкрабом». Такого слова давно никто не слыхал, и его потащили в Совет. Старик оказался бывшим белым офицером, шпионом. Его расстреляли без разговоров. На переднем плане Луза подранил кулака Воронкова, перешедшего зимой к белым, да пугнул какого-то японского старика, чуть-чуть не схватив его. За брошенными хуторами нашли бидон керосина и одну японскую гетру.
А в Никольске-Уссурийске день и ночь строили два завода — масложирсиндикат и сахарный; в Спасске заканчивали цементный гигант.
Район нажимал на колхозы со свеклой и с соей.
Не уменьшая площадей зерновых, он требовал еще от колхозов свеклы и сои, хотя и под зерновыми была занята площадь большая, чем до войны.
На пограничном крае, теснясь, осели новые колхозы — веселые хозяйства людей, пришедших заселить край.
Председатель колхоза «Авангард», товарищ Богданов, только потирал руки от удовольствия и азарта.
— Ну, сосед, — говорил он Лузе, — вдарим, значит, по свекле. Помоги только советом, будь уж ты ласков, — хозяева мы молодые.
А сосед с левого бока, высокий сутулый человек, кавалерист по фигуре, сам приехал к Лузе как бы с визитом и предложил двести рублей за постоянную консультацию.
— Я вас, Василий Пименович, — сказал он меланхолически, — никак не могу отрывать от родного колхоза, поэтому будем консультироваться в эти, так сказать, пустые часы, от двадцати четырех и позже.
Сидел он у Лузы часов до пяти утра, замотав расспросами, поразительными по мелочности.
Он, например, спрашивал:
— Во сколько секунд вяжет пшеничный сноп ваша ударница? — и качал головой. — А надо знать, надо знать, Василий Пименович. Вы завтра исследуйте этот вопрос.
Два-три раза ездил Василий Пименович и к нему.
Дежурный по колхозу подскакивал с рапортом.
В красном уголке кто-то вскрикивал: «Смирно!»
Василий Пименович махал рукой и на носках выскакивал в коридор.
— Однако колхозец у вас! — говорил он дежурному, отирая пот с лица.
— Подходящий колхозец, — отвечал тот и, не отвлекаясь лирическим разговором, деловито спрашивал: — Прикажете, товарищ консультант, собрать ребят? По всему видать, доклад желаете нам зачесть?..
— Нет, нет, я к председателю на два слова, — и Луза мчался от него в сторону.
У председателя он заставал семинар с бригадирами полевых звеньев.
— Разложите мне на составные операции процесс уборки сена…
Луза влезал на коня и отбывал к себе.
Через декаду он получил извещение, что назначен уполномоченным района по борьбе с пожарами на переднем плане и приглашался на заседание по выработке конкретных мер борьбы в колхозе «Авангард».
Извещение это привезла ему Голубева, работавшая теперь в райисполкоме инструктором.
Решили выехать в полночь, чтобы к утру быть в «Авангарде»; и еще с вечера Луза заказал тачанку и назначил ехать с собой конюха Пантелеева.
