Ольга оказалась в экипаже маленькой парусной «Чайки». Работа была романтична до глупости. Вставали до солнца, как птицы, и на заре занимались гимнастикой, распевая на все голоса.
Утренний костер никогда не хотел разгораться с первого раза, его не жгли, а топили керосином, и он, фыркнув, взрывался так, что кувырком разлетались все чайники и кастрюли.
С утра на шлюпках уходили в море и до темноты ковыряли дно, ловили и записывали течения, добывали водоросли, измеряли глубины. Подводные луга тянулись почти беспрерывно вдоль берегов. Зоостера, багрянка-анфельция, филлоспадикс, птилота, алария, дисмаресция, фукус, хордария, порфира и сотни других чудесных названий напоминали имена богов и героев древности.
Жизнь шла, как бы повторяя детство. Труд был игрой или, скорее всего, увлечением, ему отдавали себя целиком. В приступе делового энтузиазма пробовали даже варить щи из морской капусты, но есть их было почти немыслимо.
— Однакож прекрасная витаминозность, — разочарованно говорил Звягин, откладывая ложку, — но безусловно страшновато на вкус.
Дел было множество. Оказалось, что океанография — очень боевая наука и емкость ее почти безгранична. Ребята делали доклады на рыбалках о водорослях, о витаминах, о пище вообще и о быте, ревизовали столовки и втолковывали директорам промыслов законы течений и ветров. В одном месте открыли клуб, в другом помогли составить отчет, в третьем создали краеведческое бюро, в четвертом прибежал к ним председатель совета, бывший красноармеец, с просьбой сообщить Академии наук, что он нашел нефть. Он передал им письмо:
«Председателю Академии наук, копия райком.
В ответ на Ваш научный вопрос прилагаю литр найденной мной нефти. Словами объяснить, какая она из себя, не могу».
В бухте Терней Ольга вспомнила о Зарецких и забежала к ним в день прибытия.
У них сидел Шлегель, худой, небритый, сгорбленный, и рядом незнакомый, с маленьким орлиным лицом, старик.
Он все время улыбался и глядел насмешливо, ел осторожно и как бы нехотя, пряча под скатерть тонкие грязноватые руки. Летние красноармейские штаны его лоснились, как кожаные, но тужурка была аккуратна, хоть и явно узка.
— Строили мы и не такие вещи, гражданин Зарецкий, — говорил он, когда Ольга, входя в комнату и целуя Зарецкого, протянула руку и ему.
Он быстро и ловко вскочил, коротко взглянул на Шлегеля и, не называя своего имени, почтительно пожал ольгину руку, низко поклонившись.
— Не ждали меня увидеть? — спросил Шлегель. — Кажется, на некоторое время буду жив.
Зарецкий, усадив Ольгу за стол, запоздало отвечал худощавому:
— Мало что вы там строили… разное ведь валяли…
— Так точно. И всегда хорошо.
— Проверь вас! — засмеялся Зарецкий. — Вы не обижайтесь, я человек откровенный. Сами понимаете…
— Нет, гражданин Зарецкий, не понимаю…
Шлегель налил всем по рюмке водки, чокнулся. Старик прикусил губу и, поклонившись, выпил.
— Ну что ж, я вас оформлю у себя, — вяло и нехотя сказал Зарецкий, — посмотрим.
— А как ваше мнение на сей счет? — спросил Шлегель худощавого старика.
Тот встал и, аккуратно складывая салфетку, произнес, ни на кого не глядя:
— Я прошу меня оставить в прежнем состоянии рядового заключенного. Здесь работать я не хотел бы, меня некому здесь проверить. Можно итти?
— Пожалуйста, — сказал Шлегель.
Старик поклонился всем сразу и, не подавая никому руки, вышел, осторожно ступая на носки больших, не по ноге, сапог.
— Кто это? — спросила Ольга.
— А-а, интересный тип. Десять лет по процессу промпартии. Ахтырский. Святой человек среди инженеров-транспортников.
— Исправляется?
— Может.
— Но сволочь, — заметил Зарецкий, поглядев на Шлегеля многозначительно.
— Зато работник. У тебя такие же сукины дети, да только лентяй на лентяе.
— Условия, условия! — громко произнес Зарецкий. — Мне создали такие условия, дорогой мой, что работать хорошо невозможно. Сам удивляюсь, как в этих условиях у меня не все еще разбежались…..
— Выгодно, потому и не разбежались, — прервал его Шлегель. — Ты думаешь, раз беспорядок, так он всем должен не нравиться? У тебя сидят любители беспорядка.
— Это у вас профессиональная подозрительность, — заметила Ольга.
