— Вот как. Потрясающе. Но сейчас я не у дел, — буркнул он, притворившись, что снова уткнулся в свой роман.
— Потому-то я и здесь.
— Вы мне мешаете.
— Ваш очередной больничный истекает через две недели, Маккензи. По возвращении вам придется войти в состав ЦУВБ.[4] До меня также дошли слухи, что вашу группу по борьбе с изуверскими сектами собираются упразднить, и вам предстоит присоединиться к какому-то другому отделу. Бог знает к какому. Между нами говоря, я прекрасно понимаю ваши колебания. В новой спецслужбе на прежних сотрудников госбеза смотрят косо…
Ари не сдержал ехидного смешка.
— Ушам своим не верю! — бросил он. — Европейская спецслужба лебезит передо мной! Я так понимаю, хотите подкинуть мне работенку?
Бельгиец пропустил колкость мимо ушей.
— После терактов в Мадриде[5] Европейский союз принял решение создать в Брюсселе спецслужбу, достойную этого названия. Наши возможности и полномочия непрерывно возрастают, равно как и наша численность… Как раз сейчас мы набираем сотрудников, и не стану скрывать, нам может понадобиться аналитик вашего уровня.
— Аналитик моего уровня? — хмыкнул Ари. — Вы хотите сказать, алкаш и самодур, не признающий дисциплины и с самой паршивой репутацией во всех разведслужбах, а то и во всей французской полиции? Да вы сама проницательность… Настоящий охотник за головами![6] Не обижайтесь, но, как говаривал Гручо Маркс, я ни за что не вступлю в клуб, который допускает в свои ряды типов моего уровня.
— Нам известен ваш послужной список, Маккензи. Ваше участие в девяносто втором году в миссии по демилитаризации в составе СООНО,[7] многочисленные сводки, которые вы подготовили для службы безопасности в рамках борьбы с изуверскими сектами, а также ваша роль в раскрытии дела с тетрадями Виллара из Онкура…[8]
— Да-да, хватит, я знаком со своей биографией, благодарю вас…
— Вы прекрасный аналитик и отличный практик — в наше время это редкость, как и ваши познания об эзотерических кругах. Да, ваши методы далеки от общепринятых, но нам в первую очередь важен результат…
— Но не мне. Единственное, что важно для меня, — это процесс получения односолодового виски в Шотландии. Но вы-то бельгиец и, конечно, ни черта не смыслите в Шотландии.
— Признаюсь, я гораздо лучше разбираюсь в пиве. Ладно, будет попусту трепать языком.
Голос и выражение лица Вламинка вдруг изменились, он отбросил официальный, почти протокольный тон, которым говорил прежде, и заговорил с Ари доверительно, дружески:
— Вы обожаете свою работу, Маккензи. Вы любите ее суть, но по горло сыты формой — структурой, на которую вам приходится вкалывать. А с тех пор как службы госбеза и контрразведки слились, стало еще хуже. Мы же предлагаем вам гораздо более гибкие условия. В ССЦ вы будете подчиняться только одному человеку: заместителю генерального секретаря Совета ЕС. Никаких посредников. Больше никакой запутанной иерархии и бюрократии.
— Ну и отстой эта ваша спецслужба, как я погляжу!
Бельгиец устало вздохнул:
— Маккензи, я знаю, почему вы отсиживаетесь в этом баре, глуша один бокал виски за другим.
— Да ну?
— Я читал заключение психоаналитика.
— Да здравствует профессиональная тайна!
— Только одно поможет вам выйти из депрессии — работа. Другого лекарства от ваших страданий не существует…
Самодовольство собеседника уже всерьез раздражало Ари.
— Моих страданий? Да что вы о них знаете?
— Куда больше, чем вы думаете…
— Неужели? Черт! Мне попался просто супершпион!
— Я знаю, что вы расстались с Долорес Азийане, продавщицей из книжного, которую вы зовете Лолой. Вы прожили вместе несколько месяцев после истории с тетрадями Виллара из Онкура. И мне известно, что вы переехали из квартала Бастилии сюда, в Абесс, только чтобы быть подальше от нее. Еще я знаю, почему она вас бросила, — вы так и не решились связать себя серьезными обязательствами: жениться, завести детишек, ну и прочая канитель… Вы легавый, Ари. Прежде всего легавый. Поверьте, я отлично знаю, что вы переживаете. Есть только одно средство: работа.
Ари отпил виски, не сводя глаз с бельгийца. Вот бы, не сходя с места, врезать агенту левой и приложить его головой об стол, но Ари привязался к этому бару, и ему не хотелось, чтобы его раз и навсегда выставили отсюда.
