в каждый день жизни на земле. Потом он услышал, в детской зашевелились детишки, затопали к кухне. Он выпрямился, попытался улыбнуться им навстречу.
— Папочка, папочка, — лепетали оба, прижимаясь к нему, сонные, тепленькие.
— Расскажи сказку, — потребовал сынишка, забираясь к отцу на колени.
— Он не может, потому что нельзя, — сказала дочь. — Очень рано, сказки так рано не рассказывают. Правда?
— Па-апочка, что это у тебя на лице? — сказал сынишка, показал пальчиком.
— Ой, дай я посмотрю! — сказала дочь. — Дай посмотрю! Папочка!
— Бедный наш папочка! — сказал сын.
— А что ты сделал со своим лицом? — спросила дочь.
— Это пустяки, ничего, — ответил Ральф девочке. — Все нормально, моя хорошая. Ну-ка, Роберт, слезай, я слышу, мама встала.
Ральф быстро шагнул в ванную и запер дверь. Услышал, как Мариан спросила:
— Папа здесь? Где он? В ванной? Ральф? — окликнула она.
— Мама, мам, а папа лицо ушиб, — громко сказала Дороти.
— Ральф! — Мариан подергала ручку двери. — Ральф, впусти меня, пожалуйста, прошу тебя, дорогой. Ральф? Пожалуйста, впусти меня, дорогой. Мне нужно тебя увидеть. Ральф, ну пожалуйста!
Он ответил:
— Уйди, Мариан.
Она снова сказала:
— Ральф, открой, пожалуйста. Я не могу уйти. Открой на минуточку, дорогой. Я хочу на тебя посмотреть. Ральф! Ну Ральф же! Дети говорят, ты ушибся. Что случилось, дорогой? А, Ральф?
Он ответил:
— Уходи.
Она сказала:
— Ральф, пожалуйста, открой.
Он ответил:
— Пожалуйста, прошу тебя, замолчи!
Слышно было, что она не отошла от двери, ждала. Ручка снова повернулась. Потом он услышал, как она ходит по кухне, готовит детям завтрак, старается спокойно отвечать на их вопросы. Ральф взглянул на себя в зеркало и долго смотрел не отрываясь. Строил сам себе рожи. Гримасничал. Потом перестал. Отвернулся от зеркала, сел на край ванны и принялся расшнуровывать ботинки. Долго сидел с ботинком в руке и вглядывался в парусники, плывущие вдаль по синим морским волнам на пластике душевой занавески. Вспомнил маленькие черные кареты на скатерти кухонного стола и чуть было не крикнул себе: «Стой!» Расстегнул рубашку, наклонился, вздохнул и закрыл пробкой спуск. Пустил горячую воду, и скоро над ванной поднимался пар.
Ральф постоял раздетый, босиком на холодных плитках пола, прежде чем опуститься в воду. Оттянул пальцами кожу, слегка обвисшую на боках. Снова принялся изучать свое лицо в запотевшем зеркале. Испугался и вздрогнул, когда Мариан окликнула его из-за двери:
— Ральф! Дети играют в своей комнате. Я позвонила Ван-Уильямсу и сказала, ты не выйдешь сегодня. Я тоже собираюсь остаться дома. — Помолчала. Потом: — Я тебе приготовила вкусный завтрак, дорогой. Он на плите. Поешь, когда выкупаешься. А, Ральф?
— Замолчи, пожалуйста, — ответил он.
Он сидел в ванной до тех пор, пока не услышал, что Мариан в детской собирает детей гулять. Одевает их, спрашивает, разве они не хотят поиграть с Уорреном и Роем? Он прошел через весь дом в спальню и закрыл дверь. Долго смотрел на постель, прежде чем забраться под одеяло. Лег на спину и уставился в потолок. Он поднялся, прошел в кухню. Сел у стола… Ральф плотно смежил веки. В комнату вошла Мариан. Он отвернулся к стене. Мариан сбросила халатик и села на край постели. Протянула руку и стала гладить его спину под одеялом. Сказала:
— Ральф?
Он весь сжался от прикосновения ее пальцев. Потом позволил себе расслабиться, совсем немного. Так было легче. Рука гладила спину, потом бедро, живот. Мариан легла рядом. Он долго не поворачивался к ней. Он после вспоминал об этом: очень долго, сколько мог. Потом повернулся и будто провалился, опрокинулся в забытье, в огромный, оглушающий, замечательный сон, и во сне изумлялся переменам, наплывавшим словно волны, переменам невозможным и чудесным, словно волны переворачивавшим его самого и всю его жизнь.
