Ну вот, как-то утром, примерно неделю спустя, как он вернулся, вижу, ходит взад-вперед у почтового ящика, руки в задних карманах брюк. Ладно, думаю, все-таки скажу ему что-нибудь, какие-нибудь слова. Что — еще не знаю, но скажу. Иду по дорожке к ящику, а Марстон впереди идет, ко мне спиной. Подхожу ближе, он поворачивается, и лицо у него такое, что у меня язык как приморозило к глотке. Встал я как вкопанный, в руке — письмо. Он сделал пару шагов ко мне, и я вручил ему конверт, а сам молчу, как глухонемой. Он тоже не лучше, уставился на письмо, будто его чем огорошили.
— Владельцу, — говорит.
А это рекламный проспект был из Лос-Анджелеса, призывающий вносить деньги на больничное обслуживание. Я их в то утро штук семьдесят уже вручил. Сложил он его пополам и ушел в дом.
На следующий день он ждал меня на улице как обычно. Выглядел как всегда, видно, взял себя в руки, не то что прошлый раз. А у меня было предчувствие, что уж сегодня в сумке моей лежит именно то, чего он ждет. Я еще когда на почте письма разбирал, обратил внимание. Простой белый конверт, почерк женский, крупный и с завитушками, так что на конверте и места свободного не осталось. Портлендская марка и обратный адрес: Портленд, такая-то улица и инициалы: Дж. Д.
— С добрым утром, — говорю и протягиваю письмо.
Он берет конверт, и ни слова. А сам побелел как полотно. Потоптался с минутку и пошел к дому, конверт на свет рассматривает.
А я ему вслед:
— Послушай, ничего хорошего от нее не дождешься. Я сразу понял, как ее увидел. Забудь ее, друг. Займись делом каким-нибудь и забудешь. Думаешь, не получится? Может, работы боишься? Работать надо. Я ведь тебе добра желаю. Сам в такой же луже сидел. Во время войны. Не упрямься. Только работа, работа, день и ночь работа. И я забыл. А ведь там, где я был, война шла…
После этого он не ждал меня больше на улице возле почтового ящика. Да и прожил в доме Коулов после этого всего дней пять. Правда, я все равно видел, что он ждет моего появления, каждый день стоит у окна и смотрит из-за шторы. Не выходил, пока я не пройду мимо, а потом слышно было, как отворяется дверь. Оглянусь, а он делает вид, что и не торопится к ящику.
В последний раз он стоял у окна, занавески не задернуты, и я видел, что он выглядит спокойным и вроде как отдохнувшим. Шторы были сняты, и ясно было, что он укладывается, уезжает. Еще было ясно — такое было у него лицо, — что он больше меня не поджидает. Он смотрел прямо сквозь меня и вроде бы куда-то выше меня, можно даже сказать, выше крыш и деревьев. Куда-то на юг. Так и смотрел, не отводя глаз и не шевелясь, когда я поравнялся с домом и прошел мимо по тротуару. Я обернулся. Он все стоял. Там же, у окна. Чувство, что он видит что-то там, далеко, было таким сильным, что я повернулся и тоже посмотрел в ту сторону. Но конечно, свалял дурака: ничего я там не увидел. Все тот же лес, те же горы, то же небо.
На следующий день он уехал. Не оставил адреса, куда пересылать почту. До сих пор приходят иногда письма, то ему, то жене, то обоим вместе. Если письмо настоящее, не проспект какой-нибудь, мы его держим день-два, потом отсылаем по обратному адресу. Не так уж их много. Да мне и не трудно. Это ведь моя работа, что ни говори, а я всегда рад, когда есть чем заняться.
Оптимизм, в радужные цвета окрасивший его побег из города, испарился в первый же вечер. Еще когда они ехали мимо темных на закате стволов огромных секвой, все дальше и дальше на север. А теперь бесконечные пастбища, стада коров, далеко друг от друга разбросанные хутора, казалось, не могли сломать броню его равнодушия, а ведь именно этого он хотел, этого ждал. Он вел машину вперед, и чем дальше от города они уезжали, тем сильнее охватывало его чувство безнадежности и несправедливости происходящего.
Спидометр показывал пятьдесят, больше на такой дороге не выжмешь. На лбу и над верхней губой выступили капельки пота, а воздух был насквозь пропитан оглушающим запахом трав, клевера и кашки. Пейзаж вокруг менялся. Шоссе неожиданно нырнуло глубоко вниз, они переехали через заключенный в бетонную трубу ручей, снова взобрались на холм, и тут кончился асфальт и оказалось, что машина катит по немощеной дороге, волоча за собой невероятный хвост пыли. Проехали мимо заброшенного участка, где поодаль от дороги, между старыми кленами, виден был фундамент сгоревшего когда-то дома. Эмили сняла темные очки и, обернувшись, долго не могла оторвать от него глаз.
