Я разлил виски в три больших стакана, плеснув в каждый немного воды. Устроившись поудобнее, мы заговорили о путешествии Роберта. Сначала о долгом перелете с Западного побережья в Коннектикут. Потом о поездке по железной дороге из Коннектикута к нам. За вторую часть путешествия мы выпили отдельно.
Где-то я читал, будто слепые не курят, поскольку не видят выдыхаемого дыма. Мне казалось, что уж это-то я знаю наверняка. Но наш слепой выкурил одну сигарету и тут же закурил другую. Он быстро наполнял пепельницу окурками, и жене приходилось выбрасывать их.
За обедом мы снова выпили. На тарелку Роберта жена положила большую отбивную, горку жареного картофеля и зеленой фасоли. Я сделал ему два бутерброда с маслом.
— Бутерброды, пожалуйста. — Я отхлебнул немного виски. — А теперь помолимся, — сказал я, и слепой склонил голову.
Жена смотрела на меня разинув рот.
— Помолимся, чтобы телефонный звонок не оторвал нас от застолья и не испортил нам обед, — сказал я.
Мы навалились на еду. Съели все, что было на столе. Мы ели так, будто завтра конец света. Никто не произнес ни слова. Мы ели. Жрали. Подмели все подчистую. Вот уж ели так ели. Слепой очень быстро разобрался, где что лежит на его тарелке. Я с восхищением наблюдал, как он ловко орудует ножом и вилкой. Он отрезал кусочек мяса, клал его вилкой в рот, потом отправлял туда же картофель с фасолью и, наконец, отламывал и съедал кусочек хлеба с маслом. Все это он запивал большим глотком молока. Когда ему требовалось, он не стеснялся брать еду руками.
Мы подъели все, включая половину клубничного пирога. Некоторое время сидели как оглушенные. На лицах блестели капли пота. Наконец мы встали. Из столовой вышли, не оглядываясь на грязную посуду. Дойдя до гостиной, плюхнулись на свои прежние места. Роберт и жена сели на диван. Я устроился в большом кресле. Пока они говорили о самом важном, что произошло в их жизни за последние десять лет, мы выпили еще два-три раза. Я большей частью слушал. Изредка все же встревал. Чтобы он не подумал, будто я ушел из комнаты, и чтобы ей не показалось, будто я чувствую себя лишним. Они рассказывали друг другу, что интересного за эти десять лет случилось с ними — с ними! Напрасно я ждал, когда моя разлюбезная женушка скажет: «И здесь в мою жизнь вошел мой дорогой супруг» — или что-нибудь в таком роде. Ничего подобного я не дождался. Зато без конца слушал разговоры о Роберте. Роберт умел все понемногу, эдакий слепой мастер на все руки. Но в последнее время он и его жена распределяли социальные пособия, этим, насколько я понял, и зарабатывали себе на жизнь. Слепой был еще и радиолюбителем. Своим громким голосом он рассказывал о радиолюбителях с острова Гуам, с Филиппин, с Аляски и даже с Таити. Он сказал, что в тех краях, надумай он туда поехать, у него нашлось бы немало друзей. Время от времени он поворачивал ко мне свое бледное лицо, совал руку под бороду и задавал какой-нибудь вопрос. Сколько времени я работаю в этой должности? (Три года.) Нравится ли мне работа? (Нет.) Долго ли я собираюсь оставаться тут? (А куда я денусь?) Когда мне показалось, что слепой начинает выдыхаться, я встал и включил телевизор.
Жена зло посмотрела на меня. Чувствовалось, что вот-вот взорвется. Повернувшись к слепому, она сказала:
— Роберт, у тебя есть телевизор?
Слепой сказал:
— У меня их два, дорогая, — цветной и старый черно-белый. Причем если я включаю телевизор, а делаю я это регулярно, то всегда включаю цветной. Правда, смешно?
Я не знал, что ответить. Мне было абсолютно нечего ему сказать. Никакого мнения на этот счет. Поэтому я молча смотрел программу новостей, вслушиваясь в слова диктора.
— У вас цветной телевизор, — сказал слепой. — Не спрашивайте, как я определяю, — сам не знаю.
— Он у нас уже давно, — сказал я.
Слепой отхлебнул виски. Приподнял бороду, понюхал и отпустил. Выпрямился. Нащупал пепельницу на журнальном столике, поднес зажигалку к сигарете. Откинулся на спинку дивана и скрестил ноги.
Жена прикрыла рот рукой и зевнула. Потянулась. Сказала:
— Пойду наверх переоденусь. Роберт, устраивайся поудобнее.
