— Я благословляю тебя, Анри! — сказала она твердо, но, не выдержав, опустила глаза.
Огюст вздрогнул:
— Анри! Ты назвала меня Анри, как раньше… Так, значит… Значит, ты будешь за меня молиться, Элиза? Искренно, от всего сердца?
— А ты думаешь, все последнее время, все время, что мы не виделись, я не молилась за тебя? — в голосе ее был не упрек, а только одно удивление. — Я молилась, Анри. Искренно, от всего сердца.
Он опустил голову. В эту минуту у него так заколотилось сердце, что захотелось прижать его рукой: казалось, оно собиралось пробить грудь изнутри. Надо было решиться. Сейчас или никогда. И собравшись с духом, он проговорил:
— Элиза, а что если бы я предложил тебе поехать со мною, а?
Тотчас он поднял глаза и увидел, как на миг изменилось выразительное Элизино лицо. По нему пронесся целый ураган чувств, но они сменяли друг друга так стремительно, что невозможно было за ними уследить.
— Поехать с тобою? — переспросила она. — Это в Петербург, да?
— Да, в Петербург.
— И ты мне это предлагаешь?
— Да, то есть я прошу тебя об этом! — поспешно добавил Огюст.
Она вдруг рассмеялась и по привычке звучно щелкнула пальцами.
— О-ля-ля! Это мне нравится! Люблю неожиданные предприятия! Я согласна, Анри.
— Ты согласна?! — не веря себе, прошептал Огюст.
— Я же сказала: да. В цирке я никому ничего не должна. Мне должны, но придется расстаться с небольшой суммой: хозяин не захочет отпускать меня и не даст мне расчет. Но кое-что у меня есть. Вот!
Она раскрыла висящий на стене шкафчик, вытащила оттуда круглую коробочку, извлекла из нее шелковый кошелек, который со звоном упал на стол.
— Здесь почти сто франков.
— Сто! — Огюст печально усмехнулся. — А у меня только сорок семь. Ты в два с лишним раза богаче, Лиз…
— Но я дама, мне больше и нужно. Возьми кошелек. Не я же буду тратить в дороге деньги.
Он не знал, что еще сказать. Ее спокойная решимость, полное отсутствие сомнения вызвали у него смятение. Он испугался.
— Лиз… Я еще не знаю даже, найду ли работу. Там может быть вначале очень трудно. Тебя это не пугает?
— Нет, — она смотрела на него спокойным, ясным взглядом. — Я умею переносить трудности. Когда ты едешь? То есть, когда мы едем, Анри?
— Завтра. А ты успеешь собраться за один вечер?
— За один вечер? Хм…
Элиза распахнула шкаф, вытащила оттуда вешалку с двумя платьями, малиновую шаль, какую-то кофточку, нечто пенно-кружевное со множеством оборок, круглую коробку, должно быть, со шляпой, свой синий халат, мешочек, набитый доверху чем-то разноцветным. Затем извлекла большую высокую корзину круглой формы, вроде тех, в которых носят фрукты, только с крышкой, ловко и быстро сложила туда все извлеченное из шкафа, не комкая, а аккуратно сворачивая каждую вещь, сунула сбоку плоскую шкатулку черного дерева, круглую коробочку, в которой прежде был ее кошелек, добавила ко всему этому маленькую вазочку богемского хрусталя, которую перед тем завернула в платок; затем захлопнула крышку корзины и закрыла ее на застежку.
— Вот и все, — сказала она, снова садясь на диван и беря недопитую чашечку кофе, который не успел даже остыть. — Я готова ехать.
Огюст расхохотался. Теперь его уже ничто не удерживало, и он, подойдя к Элизе, сел рядом с нею и осторожно опустил голову ей на плечо. Знакомый запах ее волос чуть не свел его с ума, он испугался, что, сейчас закрыв глаза, откроет их в каком-то другом месте и Элизы не будет рядом.
Она, угадав его смятение, повернула голову и поцеловала его в завитушки на виске. У него вырвался не то вздох, не то стон, и он прошептал:
— Мне было плохо… Мне было плохо без тебя, Элиза!.
— Отчего же ты не пришел раньше? Я ведь даже не сменила квартиру…
— Но ты запретила мне приходить!
— Да? — теперь она говорила с ласковым упреком. — И ты поверил, что я не хочу тебя видеть?
Огюст молча спрятал лицо в ее волосах, падавших черной волной, и у него вырвалось:
— Боже! Какой же я трус и идиот!
Она опять рассмеялась:
— Что ты! Просто ты веришь всему, что говорят и пишут, а я об этом не подумала. Маленький ты мой!
Если бы кто угодно другой назвал его маленьким, он бы вскипел от ярости. Но в устах Элизы это слово прозвучало самой нежной лаской. И Огюст совершенно растаял.
