— Вы что, вы с ума… — начал было Шарло, но тут же понял, что промолчать будет лучше.
— Вон отсюда! — закричал Огюст, указывая на дверь камеры, как если бы то была дверь его гостиной. — Вон, проходимец, купчик, вымогатель! Ради выгодной сделки с женихом младшей дочери вы отобрали у старшей приданое, а теперь хотите ее сбыть хоть нищему, не то младшую выдавать прежде старшей неудобно! А мне хотите для верности накинуть аркан на шею?! Не выйдет!
— Ах вот как! — у мсье Пьера лицо пошло пятнами, не красными, а почему-то рыжеватыми, и стало похоже на продолговатую тыкву. — Вам же хуже, мсье строитель! Я свою дочь оскорблять не позволю: она не цирковая шлюха! Теперь-то я знаю, каковы ваши чувства!
— Он знает! Святая простота! — фыркнул Огюст. — А я вот знаю, кто написал на меня анонимный донос! Ну?! Молчите, а?!
— Вы… Это… Вы — сумасшедший! — прохрипел отчего-то сразу севшим голосом мсье Шарло.
— Вон! И чтоб я вас больше не видел! — прогремел Монферран, хватаясь за табурет.
— И не увидите! — пообещал мсье Пьер и исчез за распахнувшейся перед ним дверью, которую давно уже отпер привлеченный криками караульный.
Прошло около получаса, прежде чем Огюст осознал до конца, что он наделал. И тогда его раздавило отчаяние, и он, закрыв лицо руками, упал на лежанку и не вставал с нее до самой ночи.
Однако поразмыслив на трезвую голову, Монферран сообразил, что мсье Пьер вернется, потому что ему как-никак тоже некуда деваться.
Но шли дни, а Пьера Шарло все не было и не было. Между тем на втором допросе заключенному дали понять, что следователь уверен в его вине и обязательно передаст дело в суд.
Тюрьма и камера, в которой узник находился один, целыми днями слушая нудные шаги часового, начали подавлять его душу. И к концу недели, прошедшей со дня посещения мсье Пьера, он уже не помнил себя от мучительного отчаяния.
Поэтому, когда на восьмой день мсье Пьер все-таки появился на пороге камеры, Огюст едва не кинулся ему навстречу и с трудом заставил себя принять равнодушный вид.
Мсье Пьер оглядел его с порога, увидел его побледневшее, осунувшееся лицо, растрепанные кудри, за которыми Монферран перестал следить, искусанные губы, и ему стало ясно, что на этот раз петля затянется прочно. Но он помнил об упрямстве и гордости Огюста и решил действовать без риска. Кроме того, мсье Пьер не был от природы жестоким человеком — ему в эту минуту стало искренно жаль свою жертву, и он решил не мучить ее понапрасну.
— Доброе утро, мой любезный мсье Огюст! — смиренно воскликнул он. — Я должен извиниться за нелепую сцену, что между нами произошла. Мы оба повели себя неразумно, но я, как старший должен был больше следить за собою. Простите меня!
— И вы меня! — сквозь зубы, с трудом ответил Монферран. Я говорил какую-то чушь, о которой теперь жалею.
— Ну и прекрасно! — мсье Пьер уже снова воссел на табурет, ставший, правда, нетвердым в ногах после недавней схватки, но вполне сохранивший увесистый вид. — Вот и отлично, право же! Я уже говорил со своими знакомыми, мне готовы помочь в вашем деле, но контракт необходим. Вы же понимаете… И что я спорил? Год так год, для моих достойных покровителей это неважно, а если вам улыбнется удача, можно и ускорить свадьбу. Ведь так, Огюст?
— О, конечно! — воскликнул молодой человек, чуть не плача от стыда.
Пять минут спустя Шарло исчез, дав узаконенному зятю слово, что через два-три дня его заключение благополучно закончится.
Около десяти минут Огюст ходил взад-вперед по камере, иногда останавливаясь и прижимаясь лбом к прохладной стене, чтобы охладить свой пыл.
За дверью камеры, прерывая монотонный шаг часового, раздались чьи-то клацающие шаги. Звон шпор и бряцание сабли умолкли перед самой дверью, и заключенный ясно услышал повелительный голос подошедшего:
— Именем императора!
Дверь распахнулась.
Господин в форме полковника национальной гвардии, шагнув вперед, но не переступив порог, воскликнул тем же тоном, каким только что объявил, от чьего имени он здесь:
— Мсье Огюст Рикар де Монферран?
— Да, — молодой человек невольно встал навытяжку, стараясь не выдать ни своего изумления, ни волнения.
