— А ведь я тебе, Андрей Сергеич, поначалу-то не сильно поверила, — задумчиво проговорила Евдокия Терентьевна, поглаживая скатерть.
— А я это чувствовал, Евдокия Терентьевна, — с полным ртом ответил Андрей Сергеевич. Он посмотрел на хозяйку и понял, почему так осведомлен был о его приезде Владлен. Озорно ей подмигнул: — И сразу побежала в партком докладывать?
— Нужон-то ты там кому-то, чтобы о тебе докладывать! Мимоходом рассказала о тебе Владлену Петровичу, это верно.
— Так разве ж я возражаю?
— Вот так-то вот, гостенек наш дорогой! — Евдокия Терентьевна наполнила рюмки. — А теперь буду за твое здоровье пить. Будь здоров, Андрей Сергеич!
— Будьте здоровы и вы, Евдокия Терентьевна! Если бы вы только знали, как мне приятно все это! Никак не ожидал. Такое гостеприимство…
— И вовсе ничего особенного. Нешто здесь нелюди живут? Такие же трудящие, как и везде. А раз ты с ними, то и они к тебе всей душой.
— Я всегда был с ними, Евдокия Терентьевна.
— А вот в клуб тебя послушать я нарочно ходила.
— Ну и как? — не переставая жевать, спросил Андрей Сергеевич.
Евдокия Терентьевна ела мало и задумчиво.
— Поверила. Послушала тебя и поняла: зря сомневалась. На людях человек, если того пуще хотеть будет, а обмануть не сможет. Ну, как ты там, в дальних-то краях? Помыкался, поди, пока в жизни определился?
Потекла задушевная, доверительная беседа. Светила стосвечовая лампочка, сверкала скатерть. За столом было хорошо, уютно. Так продолжалось, пока Андрей Сергеевич не коснулся своих семейных дел.
— Хорошо ли хоть женился?
— Хорошо, — подумав, ответил Андрей Сергеевич. — Жена у меня твердая женщина, обо мне заботится. Кажется, чуть-чуть даже лишнего… — Он засмеялся, вспомнив, что уехал из Читы почти тайком. — Понимаешь, Евдокия Терентьевна, никак не хотела отпускать меня сюда. «Родина твоя никуда не убежит, а сердце тебе надо лечить. Поедем в санаторий, на Тихий океан». Мы туда каждый год ездим, все равно что здешние — в Крым. А на этот раз я решил: не поеду в санаторий. Сюда надо. Мне уж наш дом начал ночами сниться. Подождал я, пока она укатила со своими студентами в совхоз на прополку, получил отпуск — и сюда. А путевка — пустяки, продаст, охотников много…
Он самодовольно похохатывал, и смех был уже немного пьяный. Евдокия Терентьевна, наоборот, помрачнела. Андрей Сергеевич осекся, заметив, как неприязненно она его рассматривала.
— Чему радуешься-то? Обидел женщину и радуешься. Все вы, мужики, одинаковые, только о себе и думы. Сколько ты с ней прожил?
— Серебряную в прошлом году отметили.
— Вот видишь. Четверть века с человеком прожил — взял да и наплевал в душу. Она, поди, и знать не знает, куда ты подевался.
— Я записку оставил.
— Что ей твоя записка!
Крепко уперев локти в стол, Евдокия Терентьевна сердито отчитывала гостя. Он слушал ее без обиды и не в силах был сказать что-нибудь в ответ, потому что и в самом деле был кругом виноват. Он мог подождать жену, никакого значения не имело, выедет ли он днем позже или днем раньше. Но он знал, что с появлением Ирины опять начнутся уговоры и возражения и потому уехал до возвращения Ирины. Попросту говоря — бежал…
И все эти дни он не раз представлял себе запорошенную пылью квартиру, пропыленную записку на столе. Вот вернулась Ирина из совхоза. Сбросила в прихожей брезентовый плащ и, одетая в старомодный, очень широкий лыжный костюм, прошла в комнату, прочла записку. Устало присела на тахту и долго рассматривала свои загорелые, погрубевшие руки невидящими глазами. Конечно, обидел он ее до самого сердца, до мозга костей…
— Что же теперь делать? — растерянно спросил Андрей Сергеевич.
— А ты ей телеграмму отбей. Так и так, мол, извиняюсь, ошибочка получилась…
— Вот именно — отбить телеграмму. Только где это можно сделать? Вероятно, надо ехать на машиностроительный завод или даже в старый город.
— Совсем нас за дремучих медведей считаешь. Почта-то рядом, в двух шагах. За минуту дойдешь.
И снова Андрей Сергеевич был на ночной улице поселка. За бетонной дорогой в индивидуальных домах ни одного освещенного окна — там уже давно спят. Плафон, подвешенный на сосну у автобусной остановки, не качался — ни ветерка, ни дуновения: тихо. И потому очень хорошо было слышно, как где-то далеко женские голоса выводили:
