Вниз идти было легко, и странная пара удалялась быстро. Кто они? Вероятно, спекулянты: «Кому меду, три с полтиной за кило!» Брал бы уж четыре, для круглого счета. Вообще, если не наврал, то довольно необычный источник дохода. О торговцах фруктами приходилось слышать: даже в Читу привозили чемоданы с яблоками и мандаринами. Встречались такие, что возили из Прибалтики и Ленинграда трикотаж и этим жили. Но чтобы кормиться пчеловодством — нет, о таком слышать не приходилось. Новый способ извлечения прибавочной стоимости. Миллион рабов. Придумал же, черт!
Экие они сытые, преуспевающие, самодовольные. Проблемы никакие не мучают, вопросов себе никаких не ставят — что такое жизнь, зачем она, зачем они сами. Жили — и они живут, не волнуясь по пустякам, оберегая свое здоровье…
Послушай-ка, Андрей Сергеич! А как насчет справедливости? Сам-то далеко ушел от них? Правду сказать, ведь тоже не очень… Особым рвением не отличался. Правда, захребетником не был, трудился исправно. И размышлял много о разных-разностях, в особенности на рыбалке, когда не клевало. И философствовал, и придумывал, и изобретал. Во всяком случае, на мелькомбинате тебе цена есть: когда уезжаешь в отпуск, твоего возвращения ждут с нетерпением и важные вопросы не решают: «Вот приедет Андрей Сергеич, уж как он скажет…» И все-таки жизнь не была еще заполненной до предела, и, если бы пришлось ее начинать сначала, кое-что постарался бы сделать по-другому.
«И то хорошо, что хоть так прожил», — сказал ему какой-то внутренний голос, который, надо полагать, давно прислушивался к течению его мыслей. А не сломайся в семнадцатом году государственная машина, не разлетись на обломки старый строй, ты и вовсе бы не жил, а существовал. Ходил бы по своим владениям с такой же холеной женой господинчиком и надзирал бы за теми, кто работает. Сам бы ведь тоже не работал, верно?
Тут мысли Андрея Сергеевича подошли как бы к порогу, который он внутренним зрением приметил давно, но перешагнуть не решался. Он сделал вид, что удивлен: вот, полчаса смотрит на долину и почему-то еще не пришло в голову… Хм, странно! Ведь все то, что видно внизу, могло быть твоим. Ты понимаешь, Андрей Сергеич? Твоим. Принадлежащим только тебе и больше никому. Твоим безраздельно и безоговорочно.
Допустим на минуту — Митьке и его сподвижникам удалось бы тогда свалить большевизм, уничтожить Советскую власть. Как там ни говори, а они, белые, были немалой силой. И еще допустим — отец умер, старший брат сгинул в своих похождениях, ты — единственный наследник всей потанинской собственности. Вся эта богатейшая и прекрасная местность — твоя. Ты — хозяин. Хо, властелин! Что ты скажешь? Было бы тебе лучше или хуже?
Андрей Сергеевич обхватил колени, сжался, прищурился и уже одним глазом стал рассматривать долину. Однако какая чепуха лезет в голову! Во-первых, это совершенно невозможно, это исключено. Во-вторых, ничего бы ты от этого не выиграл, Андрей Сергеич, жизнь твоя не стала бы богаче. Скорее — наоборот. Если, конечно, ты не законченный мещанин и не подразумеваешь под богатой жизнью обилие жратвы, выпивки, вещей, одежды и прочих так называемых благ. Подразумевается настоящая, как говорится, возвышенная жизнь. Такая, когда из внешнего мира поступает много впечатлений и когда они прекрасны, волнующи, увлекательны. И когда ты удовлетворен своим участием в общей жизни людей. Когда ты вместе с ними.
Собственность ничего бы не добавила в мир твоих ощущений, они не стали бы ярче и богаче. Так уж вот получается: появилась собственность и не стало у человека больше света в окне; все заслонило имущество. Она, как хищница, — сунь ей палец в пасть, изжует всего, все благородные помыслы и стремления. И Митька, наверное, был бы совсем другим, если бы не заразился в детстве человеконенавистничеством; и отец не бросил бы сына так подло в Красноярске, если бы не держал в левой руке свой баул с капиталами. Не стало бы свободы: ходил бы на цепи, как пес вокруг будки.
