Соблазняющий разум - страница 41

Шрифт

Интервал

. Описывая половой отбор как странный мир, где одни гены производят отбор других генов, я хотел, чтобы вы задались другим вопросом: как вообще кто-то мог заниматься наукой, не учитывая половой отбор? Дарвин показал, что половой отбор существует, и описал его эффекты. Но прошло целое столетие, прежде чем у биологов появились научные инструменты, позволяющие выяснить, почему в ходе полового отбора развиваются одни признаки и не развиваются другие. Чтобы понять, как половой отбор направлял эволюцию человеческого разума, нужно ознакомиться с этим новым инструментарием – идеями и моделями. В первую очередь обсудим фишеровское убегание. Этот процесс служит лучшим примером того, как в ходе полового отбора могут рождаться вещи, которые естественный отбор произвести не способен.

Как происходит убегание

Когда Фишер в 1930 году опубликовал свою концепцию убегания, научное сообщество встретило ее с недоверием. Убегание противоречило господствующей в то время идее пользы для вида, шло вразрез с машинной эстетикой модерна, плоды убегания казались странными и бесполезными на фоне утилитарных приспособлений для выживания. Но несмотря на холодный прием, убеганию в конце концов отвели одну из главных ролей на эволюционной сцене. В 1980-х биологи-теоретики доказали, что Фишер был прав: описанный им процесс возможен. Более того, при половом отборе его сложно избежать. Поскольку убегание могло играть важную роль в эволюции нашего разума, его механизм нужно понять как можно лучше. Ниже я приведу самый простой пример убегания, который только могу придумать, однако эта теория достаточно сложна и от желающих в ней разобраться требует сосредоточения внимания.

Представьте себе популяцию птиц с короткими хвостами, в которой самцы никак не участвуют в выращивании потомства. Хотя это и усложняет самкам жизнь после спаривания, они имеют возможность выбирать любого партнера, какого пожелают, даже если раньше его уже многократно выбирали другие самки. Самый привлекательный самец может спариться с огромным количеством самок. У него нет причин отказываться от приглашения к спариванию, от какой бы самки оно ни поступило, ведь совокупление не требует много времени и энергии.

Самцы в этой популяции обязательно различаются по длине хвоста, как и по длине ног и размаху крыльев, поскольку для всех биологических признаков характерна вариабельность. Многие из этих вариаций имеют наследственную природу, то есть обусловлены генетическими различиями между особями, и поэтому потомство самцов с длинным хвостом с высокой вероятностью тоже будет длиннохвостым. Таким образом, признак “длина хвоста” наследуется, и для него характерны индивидуальные различия – а это, по Дарвину, два из трех условий эволюции.

Теперь предположим, что некоторых самок начинают сексуально привлекать хвосты длиннее, чем в среднем по популяции. (При этом неважно, как у них появилось такое предпочтение: возможно, какая-то мутация повлияла на их вкусы или же их зрительная система стала позитивнее воспринимать крупные объекты, чем мелкие.) Как только у самок возникает склонность к длинным хвостам, начинает выполняться третье условие для эволюции – отбор. В данном случае – половой отбор путем выбора партнера. Разборчивые самки, которым нравятся хвосты подлиннее, предпочтут спариваться с длиннохвостыми самцами, а те будут рады совокупиться с любой самкой, которой пришлись по душе. Неразборчивые самки будут выбирать партнеров случайным образом, и по большей части ими окажутся самцы с хвостами-середнячками.

Спарившись, самки начинают производить потомство. Сыновья разборчивых самок наследуют от отцов длинные хвосты. (Кстати, дочери тоже могут наследовать увеличенную длину хвоста – это явление мы обсудим позже.) У сыновей неразборчивых самок длина хвоста будет примерно такой же, как у их отцов, но ее уже нельзя будет назвать средней по популяции. Она будет уже меньше среднего, потому что в этом поколении среднее значение возросло благодаря половому отбору, затеянному разборчивыми самками и распространившему гены “длиннохвостости”.