Монарх — тогда еще папа — обнес владения монастыря заповедной зоной (2 километра цветущего луга) и построил себе роскошный дом (бархат, шелк, искусственная слоновая кость, челядь, маргарины, апельсины, мандарины) и стал издали наблюдать за монахом, спрятавшись за штору и купив, точнее, отобрав, у заезжего китайца бинокль — нельзя же всерьез считать жизнь платой за такую чудесную штучку. «Захочу — удалю, захочу — приближу!» — кричал монарх, переворачивая бинокль и наслаждаясь тем, что «замок» и монах становились то маленькими, то — толстыми, хотя настоящему замку от этого ничего не делалось. («Что за страна такая?» — спросите вы, — «где зло — беззлобно, а добро не нужно?» Это моя родина, скажу я вам, и буду права, потому что Сарина родилась в тот день и час, когда луна сменяется солнцем, и стоит безлуние, и вместо луны светит что-то другое. Когда солнце закрывает все небо блестящими лепестками, то не видно луны и звезд, но, когда уходят и луна и звезды, что-то другое, третье или четвертое, светит вместо них. Как приемники бывают коротковолновые и длинноволновые, и японские, так люди бывают короткозвездные и другозвездные — кто какую звезду успел принять, тот так и живет. Сарина родилась в новолуние, когда темное небо чисто, как шахматная доска — смотришь, смотришь на черную клетку, и не знаешь, туда или нет поставить слона.) Скобочки закроем и продолжим дальше. Два мешка золота — смехотворная плата за бинокль. Монарх топнул ногой от радости, так что штукатурка этажом ниже обвалилась — он весил больше центнера, не забыли?
Дом монаха и монарха разделяло поле. Маленькая Сарина гуляла по нему, но Падишах говорил: «Нельзя!» каждый раз, когда она тянула ручки к дому монаха. Дети часто лучше знают, чего они хотят, а взрослые их постоянно ограничивают. Любой другой умный монарх постарался бы увезти дочь подальше от этого места, и астрологи его говорили, что дочь станет монахиней. Эти пророчества так трудно истолковать. «Нет, ты мне скажи конкретно! — приставал Падишах к астрологу, — в каком году моя дочь уйдет в монастырь?» «Конкретно не могу, могу — истинно, — говорил астролог, — звезды говорят…» «Что звезды говорят? Говори конкретно!» «Конкретно не могу, могу истинно», — заладил астролог. Монарх приказал выгнать астролога, и астролог пошел к монаху жаловаться, и тот его тоже не принял, потому что любил одиночество. Точнее, он его принял и выслушал, и спустился к нему со ступенек (в тот момент, когда астролог пришел, Томас сидел на втором этаже), но ничем не мог ему помочь.
«Тебе дана жизнь, — думал монах, слушая астролога, — разве я могу дать тебе больше?» Эти мысли лились и потоком очищали астролога, и он ушел из государства, а Падишах остался без придворного кудесника.
Томас поднялся, сложил руки, и, потерев кисти рук друг о друга, положил еще горячие руки на холодный камень — по второму этажу здания шел балкон, и его холодные каменные перила хранили в себе топот множества ног, выкрики, приглушенные голоса и магические мысли. Томас привез этот монастырь в разобранном виде из дальних стран и устроил напротив дома монарха, когда они еще были друзьями.
С тех пор прошло много лет. Томас высох, и взгляд его изменился — в нем не было той горячности юности, которая притягивает нас, но так же спокойно может оттолкнуть или отпустить; а появился блеск магнита — холодного магнита, который тянет тебя, где бы ты ни была.
Я долго не могла понять, почему я любила этого человека. Иногда мне казалось, что люди рождаются уже женатыми или замужними, и у них есть только один человек, за которого они могут пойти замуж или жениться. Он не был суперменом. Я видела многих мужчин — они были сильны, красивы, многие — умны, но ни с одним из них мне не было так спокойно, как с Томасом. Он был как стена, как дом, я не чувствовала ничего, когда с ним нахожусь, он был весь — я.
Впрочем, я увлеклась. Воспоминания отвратительны тем, что сбываются. Глава называется «Сарина», и продолжим о Сарине.
Она была высока и худа, как худы все девушки в восемнадцать лет — это у них называется стройностью, но на сколько ниже Томаса — не знаю. Они никогда не вставали рядом, и в какие бы ни попадали передряги, всегда оказывалось так, что Томас сидел, а Сарина, предположим, стояла и качала рукой над рекой, распугивая лягушек (в сцене после костра), или лежала, когда была больна, а он мчался к Есею — беда в том, что роман уже сложился у меня в голове, и мне скучно рассказывать его заново, но я поднапрягусь и попробую — недаром столько лет занималась в монастыре. Правда, настоящие монахи могут сказать, что монастырь у меня не настоящий, а игрушечный, на что я могу добавить, что ничего в мире нет игрушечного, что, впрочем, не мешает из любого предмета сделать игрушку или оружие. Я пишу для размышлений, и следующую главу начну, с чего начала — «Томас стоял на балконе, на втором этаже, и его длинные (до плеча) волосы раздувал легкий ночной ветер — даже не ветер, а шевеление можжевельников и кипарисов в ночи…»
