Не хочу ни о чем сожалеть. Боюсь захлебнуться сожалениями.
Мне нравятся выводы, которые я делаю из происходящего. Я не уверен, что следует стараться найти выход из каждой безнадежной ситуации.
Я перестал вызывать у себя отвращение. Я намерен прожить жизнь непризнанного гения. Можно прожить жизнь писателя и ничего не написать.
Я достаточно странен, чтобы творить. Мое состояние естественно для творчества.
Мои рассуждения окончательно зашли в тупик и барахтались в сплетенных кем то сетях. В голову ничего не приходило.
В этом было что то нехорошее.
Каждый день я все яснее ощущал свое предназначение. Я искал истину, и меня волновали поиски новых познаний.
Ко всему привыкаешь.
Вот только иногда закрадывалась дурацкая мысль: а я ли это вообще?
Я прячу себя в своих героях. Или герои прячутся во мне?
Чтобы отвлечься, я стал заниматься привычными делами: готовил ужин, мыл посуду, убирался в квартире. Успокоился и решил, что теперь, пожалуй, могу мыслить трезво, без лишнего энтузиазма.
У человека есть только одно право – право быть распятым. Я пишу все это для себя. Очень страшно идти вперед только потому, что остановившись боишься упасть. Убей в себе предсказуемость.
Не позволяй случайному стать главным в жизни.
Я жду, когда во мне появится только мое. Нужно писать так, чтобы меня нельзя было ни с кем сравнить. Очень важно научиться не стараться никому понравиться.
Я не смогу изменить свою жизнь с помощью слов.
В моей жизни нет ничего, кроме творчества, которое никому не нужно. Очень страшно знать, что пишешь только для себя.
Ничто не придает смелости лучше, чем нежелание выглядеть дураком.
Все, что я вижу сквозь решетки своей клетки – это другая клетка. Я не захочу изменить свое отношение к жизни. Боль. Отчаяние. Я пишу ими. Не представляю, как творят другие.
Впрочем, это могло быть простым совпадением.
Но мне не хотелось думать об этом.
Тупик. Об этом тоже не хотелось думать.
Я не верю в предчувствие, особенно когда дело касается меня. Я еще готов поверить, что они бывают у кого то другого – только не у меня.
Иногда человеческая жизнь напоминает книгу.
Воображение часто творит вещи, которые отказываются понимать и принимать остальные части твоего сознания.
Мне себя не исправить. Я не хочу исправлять.
Я распят на кресте жизни.
6
На работу я не пошел. Позвонил и сказал, что заболел. Мне поверили — я еще никогда не обманывал начальство. После этого я сделал себе кофе, огромную чашку, с молоком и сахаром. Еще приготовил бутерброды с сыром и хорошенько перекусил. Это меня успокоило. Выпив кофе, я окончательно избавился от остатков сна.
Я никогда не соглашался с предложенной мне судьбой. Я все еще хочу написать книгу. Может быть, у меня есть шанс. Даже если нет. Подобные мелочи не имеют значения.
Практический Сократ восхищал меня тем, что предпочел умереть за
принципы, когда этого легко было избежать. Другие были не так требовательны.
Такие огромные фолианты мелкого шрифта. И в конце концов единственный их мудрый вывод: "Тебе самому решать. Откуда нам знать, что потребуется именно тебе?"
Мне двадцать три года, и я убогое создание, под волосами которого живут черви мозговых извилин. Много червей. Я умный… Я хочу быть, как он. Смотреть таким спокойным взглядом, угадывать судьбы и их содержание, иметь розовый цвет лица и ровные белые зубы. Не сутулиться и не глотать пилюли от изжоги. «У него абсолютно здоровое сердце», – говорят врачи, а мне страшно, страшно, у таких, как я, бывают ранние инфаркты… Я деликатен на работе и крою всех и все матом в своих писульках… Кого я ненавижу?..
Унизительно знать: все, что происходит со мной и есть моя жизнь.
Мне необходимо прятаться от действительности и слова – лучшее укрытие. Нужно уметь отгораживаться от жизни при первой возможности.
Отчаянию не сложно стать религией.
Я себя дою. Такое ощущение. Мастурбирую свой мозг. Невозможно поверить, что до этого состояния я довел себя сам.
Я вынужден утешаться словами. Я никогда не умел утешать себя иначе.
Мне нравится отказываться от писательства. Я хочу перестать унижать себя.
