Незадолго до того я начал заниматься анатомированием и в тот день нашел мертвого гофера, который оказался идеальным объектом для эксперимента. Когда мама меня позвала, я как раз закончил подготовительную работу. Я извлек большую часть внутренних органов и положил их в тазик с раствором формальдегида. Задача опознания всех органов очень меня интересовала, и я был настолько поглощен этим, что принес тазик с собой к обеденному столу.
Это был обед при свечах, и никто не заметил моего тазика до того, как съели суп.
Покончив с супом раньше всех, я решил заполнить перерыв дальнейшим исследованием и так погрузился в это занятие, что не обратил внимание на то, как разговоры за столом постепенно замерли, пока меня не вернул к действительности голос папы.
– Фарли, что там у тебя, в конце концов? – спросил он резко.
Я охотно ответил, так как именно в этот момент сделал серьезное открытие и горел желанием поделиться им.
– Папа, – закричал я, – ты никогда не угадаешь! У меня тут внутренности гофера. Это самка, а о н а б ы л а б е р е м е н н а!
В тот вечер среди гостей был некто Гектор Мак-Криммон. Он не только переварил это происшествие, но стал одним из наших лучших друзей. Тридцать лет холостяцкой жизни в Канаде, после того как он покинул Кейтнесс в Северной Шотландии, не изменили ни его акцента, ни его религиозных представлений о том, что подобает и чего не подобает человеку. Двадцать лет его жилищем была комната в одном из отелей Саскатуна, и если когда-либо какой-нибудь человек намертво срастался с привычным образом жизни, то этим человеком безусловно был Гектор.
Тем не менее мы настояли на том, чтобы Гектор провел с нами на лоне природы свой уик-энд, когда на летние месяцы мы переместили наш жилой автоприцеп за город к резиденции клуба «Саскатун Кантри Клаб».
Он бы сразу же отклонил это приглашение, если б мог не обидеть нас отказом. Он так не любил жить вне своего дома. Жизнь в отеле, может быть, была скучной и уединенной, но протекала в комфорте, а Гектор принадлежал к любителям комфорта. Он уклонялся от уикэнда за городом остроумно и упорно, но ему не удалось справиться с нами, и в середине августа он оказался обреченным на трехдневный визит. По-видимому, он прибыл с чувством христианского смирения, так как мало верил пылким заверениям папы, что мы купаемся в роскоши.
Мы разбили лагерь на берегу реки в густой тополевой рощице. Прицеп стоял на маленькой поляне. Перед ним находилась кухня под открытым небом, а в некотором отдалении позади, ближе к деревьям, стояла палатка-зонт – мой уголок, где я жил и спал. Родители решили, что Гектор займет мою свободную койку в прицепе, но когда Гектор узнал об этом, то пришел в ужас.
– Я не согласен! – бурно протестовал он. – Почему вы заставляете меня спать в одном помещении с мужем и женой? Постыдитесь! Послушай, Ангус, раз у вас нет места, где бы я мог приклонить голову, то я вернусь ночевать в Саскатун.
Не знаю, какую часть этого взрыва действительно следовало приписать его религиозной щепетильности, какую – хитрой попытке в последнюю минуту избежать пребывания на лоне природы. Но если он надеялся сбежать, то его затея была обречена на провал.
– Ерунда, – ответил папа сердечно. – Ты можешь спать на свободной раскладушке в палатке Фарли. Так будет достаточно благопристойно даже для такого закоренелого пуританина[34], как ты, но, – здесь в папином голосе проскользнули нотки неуверенности, – там может быть не так спокойно, как в прицепе.
– Гектор понимал, что потерпел поражение, но ему хотелось, чтобы последнее слово было за ним.
– Спокойно! – проговорил он мрачно. – Мне будет спокойно, когда я окажусь дома.
Слова были пророческими.
После ужина старшие остались у костра, попивая горячий пунш и отбиваясь от москитов. Я сразу отправился в палатку, так как у меня было много дел.
В то лето я энергично следовал советам двоюродного дедушки Фрэнка, и в результате палатка стала чем-то большим, чем просто спальней. Она превратилась в место, где я мог жить действительно в тесном общении с природой, так как я делил это жилище с дюжиной бурундуков, полуручной ушастой совой, тремя лесными пушистохвостыми гоферами, маленькой лаской и с чертовой дюжиной ужей. У каждого вида было отдельное помещение. Змеи жили в картонной коробке под моей кроватью, ласка – в большой консервной банке; бурундуки – в ящике из-под апельсинов, обтянутом марлевой сеткой от мух; лесные гоферы – в деревянной кадке; а сова могла свободно перемещаться на всю длину бечевки, привязанной к шесту палатки. Самодельные клетки были не совсем такими, как хотелось бы, и каждый раз, входя в палатку, я предвидел, что кто-нибудь из моих товарищей окажется на воле. Однако именно в этот вечер после обеда папа отозвал меня в сторонку и серьезно предупредил, что этой ночью не должно быть никаких побегов.
