Я иду на острый, чуть мускусный запах, я уже понимаю, что это запах зверя. Зверь для меня в этот момент — не враг и не добыча, но идти к нему мне нужно именно потому, что за спиной у меня Тот. Не то, чтобы зверь Ему чем-то угрожал, но не загрызть его нельзя. Так надо Ему, и это высший мой долг.
И я иду. Тропа приводит к какому-то лазу, я протискиваюсь внутрь, песчаные, слежавшиеся слоями стены хода сужаются, стискивают, я уже отталкиваюсь локтями, изворачиваюсь, пролезаю, проползаю — и тут передо мной невесть откуда возникает покрытая буро-желтой, длинной и жесткой, как иглы дикобраза, шерстью ляжка зверя. И я с наслаждением впиваюсь в нее зубами…
Не знаю, что вывело меня из этого состояния. Это не было сном — в комнате еще играло радио, все это время я даже музыку слышала и узнавала. Я словно бы наполовину была самой собой, лежащей в постели в обнимку с Бамби, но на вторую-то половину — ею, охотницей! По остроте ощущений это мое подключение к ее сновидению не сравнить даже с классическим медитативным состоянием, которым я овладела много позже.
К слову, я всегда стараюсь избегать расхожих слов вроде «медитации» — слишком уж по-разному люди их понимают, поскольку существо дела трудно передать словами. А главное, слишком уж по-разному мы к этому приходим. Мне краешек Тайны приоткрыли собаки и, может быть, именно поэтому я предпочитаю несколько упрощать: говорить о «видениях», о «подключении» к той или иной информации.
Настаиваю только на том, что к галлюцинациям это ровно никакого отношения не имеет. Информационный источник такого рода видений всегда существует вне меня и обнаружить его в большинстве случаев не составляет труда — хотя бы по содержанию получаемых сведений. А точность информации я не раз проверяла, и это особенно интересно делать тогда, когда мне неоткуда было знать что-то заранее, а специалисты, по крайней мере, не опровергают моих «фантазий». Впрочем, я опять забежала вперед.
Самое интересное — то, что Бамби сама никогда не охотилась, последним серьезным охотником в роду был, насколько мне известно, ее дед. Этот ее сон пришел из памяти предков, уж не знаю, по какой цепочке поколений. Вообще говоря, охотничья ее наследственность у меня сомнений не вызывает, достаточно посмотреть на ее любимые игры, на склонность самостоятельно добывать себе пищу (это я говорю о воровстве и «помойничестве», довольно обычном для охотничьих собак). Она и по следу ходит лучше всех остальных моих фоксов.
Рольф и Бамби говорят со мной о разном, настолько же, насколько и сами они разные, и даже видения, показанные мне Черным, отличаются от Бамбиных и по содержанию, и по уровню обобщения.
В свое время милая моя Бамби первой ответила мне на вопрос, зачем собаки пришли к людям и ради чего терпят все наше самоуправство над собой. Они (тогда уже втроем) дружненько сидели напротив меня, и я, глядя в собачьи карие глаза, почти в шутку спросила их об этом, ни к кому в отдельности не обращаясь. Рольф отвел взгляд в сторону, не понимаю, почему он, такой чуткий, всегда безошибочно меня слышавший, не пожелал мне ответить. Зато Бамби, пристально смотревшая в глаза мне, вдруг оживилась, привстала лапочками мне на колено. И у меня возникла совершенно отчетливая мысль: как же, мы ведь одинаково познаем мир и одинаково к нему относимся!
Они слышат меня практически всегда, за исключением редких моментов, когда их отвлекает что-то совсем уж непреодолимое. Очень жаль, что сама я не могу похвастаться тем же. Я включаюсь в их мысли либо по своему произволу, либо по самому настоятельному требованию с их стороны, но постоянное неназойливое слушание всегда было и остается собачьей привилегией.
И все же каждый из них постоянно учит меня чему-то своему. Это было вчера, будет и сегодня, и завтра, и я счастлива этой возможностью видеть мир собачьими глазами.
