— Если кто-нибудь будет что-то говорить о твоих ушах, зови меня или дай ему по яйцам.
— По яйцам? — удивился Ушастый.
— Ну да, черт возьми! Пни хорошенько, так чтобы все хозяйство зазвенело.
После переезда в Берген у Нильса Джуниора Ушастого появилось новое прозвище: Яйцепинатель. «Сначала ударь, потом спроси», — нашептывал ему когда-то Расмус Клыкастый, и, вдохновленный словами Круглой Башки о звенящем хозяйстве, Ушастый стал реализовывать свой первый крупный проект: битье людей по яйцам. В ту пору на улицах Бергена нередко можно было встретить бешено лягающегося восьмилетнего мальчика, он обычно возвращался к ужину с подбитым глазом и рассеченной губой. Но однажды, когда Круглая Башка рассматривал только что полученный братом фингал, им обоим стало ясно, что пора разрабатывать новую стратегию. «Кто на этот раз?» — спросил Круглая Башка, и Ушастый ответил, что поколотил его конопатый Ниллер с Эврегатен.
— Вот козел! — выругался Круглая Башка. — Сейчас же поедем и разберемся с ним.
И они поехали на Эврегатен, где конопатый Ниллер занимался тем, что сам с собой играл в мяч, и не успел Ушастый оглянуться, как брат исчез в глубине темного двора, оставив его в одиночестве посреди враждебного квартала.
— Давай! — раздалось из темноты. — Крикни ему что-нибудь, вымани его сюда.
— Эй, ты! — закричал Ушастый, делая всякие непристойные движения. — Эй, Ниллер! Гнусная рожа! Урод-идиот!
— Что за черт! — воскликнул Ниллер, он тут же позабыл про мячик и бросился к наглому засранцу. Но тотчас же из тьмы возник пятнадцатилетний парнишка с пушком на верхней губе, который схватил напуганного Ниллера и утащил в темноту, где, стиснув ему руки за спиной мертвой хваткой, крикнул своему младшему брату:
— Давай сюда! Бей его!
Ушастый немного помедлил, потом ударил Ниллера ногой в пах. Тот издал короткий глухой звук.
— Да нет же, черт возьми! — сказал Круглая Башка. — Целься в яйца, не в эту жалкую тряпку!
Ушастый еще раз прицелился и на сей раз ударил в самую точку, другими словами, все хозяйство зазвенело, губы Ниллера побледнели, и он опустился на землю, а Круглая Башка, чтобы подчеркнуть серьезность происходящего, ударил его по заднице и добавил:
— И больше чтобы не возникал, понял?
— Понял, — простонал Ниллер, — больше не буду.
Когда они вышли на улицу, Ушастого стало трясти, и он удивился тому, что брат может так беззаботно насвистывать.
— Ну, — сказал Круглая Башка, когда они снова сели на велосипед, — кто там у нас следующий в списке?
«Ой-ой-ой!» — оглашались криками бергенские дворы. «Больше не буду», — разносилось по темным улицам. Обработав всех местных мучителей по очереди и получив, таким образом, возможность усовершенствовать технику, Ушастый смог добиться среди местных мальчишек некоторого уважения.
— Эй, смотрите, вон он идет, Яйцепинатель, — шептали мальчишки, и, хотя Ушастому так и не удалось навсегда покончить с насмешками, с ним впервые в жизни происходило нечто удивительное — он мог спокойно ходить по улицам. Факт этот в немалой степени был заслугой Круглой Башки, о котором поговаривали, что он недавно, когда его дед полез было в шкаф за ремнем, ударил старика в челюсть.
Между тем папа Нильс, который на самом деле даже и не пытался размахивать ремнем с тех пор, как Аскиль прогнал его вокруг обеденного стола после давнего случая с легкомысленной девчонкой, начал потихоньку впадать в маразм, и случалось, что по утрам Аскилю и маме Ранди приходилось останавливать его, когда он, смазав вазелином усы, полив себя одеколоном «Олд спайс» и расстегнув пуговицы рубашки, чтобы всем были видны седые волосы на груди, собирался отправиться в порт, чтобы наняться на «Аманду». Случалось, что им не удавалось задержать его, и тогда он бродил по причалам в порту, предлагая первым попавшимся капитанам себя в качестве рабочей силы, пока какая-нибудь добрая душа не угощала его пивом, а потом не провожала домой в Скансен, где ему приходилось стоять по стойке «смирно», выслушивая поток бранных слов от очень располневшей в последнее время Ранди.
Пока Ушастый носился по Бергену со своим двоюродным братом, заставляя мальчишек опасаться за свое хозяйство, Бьорк решила отправиться к врачу с дочерью, которая — достигнув возраста двух с половиной лет, — все еще не начала ходить и не могла сказать ни одного слова. «Все образуется», — имел обыкновение говорить Аскиль, но у Бьорк стали возникать сомнения на этот счет, и в один прекрасный день она вместе с Анне Катрине тихонько выскользнула из квартиры и оказалась перед дверью — ни больше ни меньше как доктора Тура, который вдобавок к занятиям нейрохирургией завел небольшую практику.
