Около полудня меня выручил Том. Трубку сняла Тереса – я была слишком напугана. «Мистер Бренд», – сказала она. Должна тебе признаться, но некоторое время я думала, что это Том проболтался о моем отдыхе на асиенде, обмениваясь сплетнями в каком-нибудь журналистском баре. Мысль недостойная, и я уже ее отвергла. А потому обрадовалась звонку Тома. Он умеет предать несчастьям оттенок нелепости, что притупляет боль.
Он смеялся, сукин сын. Да как он смеет? «Твой портрет я просто смаковал, – говорил он. – Наконец-то я знаю, чего был лишен все эти годы».
Потом сказал, что видел Пирса – ему требовалась ссылка на источник для статьи, которую он пишет, – не обо мне, поспешил он добавить. Ну, они друг друга не слишком терпят. Но на этот раз, сообщил Том с некоторым удивлением, Пирс обнял его, как старого друга. Что ему делать? Что ему делать? Том высказал мнение, что сделать он, собственно, ничего не может, кроме как радоваться, что он женился на такой изумительно красивой женщине, а не на какой-нибудь неразборчивой секс-бомбочке. «Знаю, я знаю, – твердил Пирс. – Во всем виноват я». Как считает Том, уже слишком поздно?
Ну, ты знаешь Тома. «Очень даже может быть, – сказал он, – но твердой уверенности никогда не бывает».
Пирс, заверил он меня, отчаянно, отчаянно ревнует. Чудесно! Я поджаривалась четыре месяца, теперь его очередь. Чудесно!
Вечером я сочла за благо отлучиться. Может, он решит, что я где-то с моим любовником, – я очень на это надеялась. Потом, когда я вернулась, его глаза следовали за мной, как глаза портрета. Ревнует, а? Потрясающе! Я была на седьмом небе. И меня уже совершенно не трогало, что мои груди оказались наиболее открытыми для обозрения возвышенностями на всем Пиренейском полуострове.
А на следующий день приехала Эстелла, одетая сногсшибательно, какой я ее еще никогда не видела, – приехала следом за письмом, полным великолепных и сумасшедших советов. В Мадриде она бывает раза два в год и выносит это с трудом. Но когда она здесь, то становится маркизой до кончика ногтей. Я тут же сымпровизировала для нее вечеринку и представила ей Тома, который утром собирался отбыть в Лондон. Она его узнала, и они около часа пытались установить, были ли они когда-нибудь интимно близки. Вывод был – НЕТ, однако кое-какие сомнения оставались. «Люди плохо запоминаются, когда они одеты, – объявила Эстелла. – Вот почему, миссис Конвей, я советую вам не придавать значения этой мимолетной откровенности, – добавила она и обернулась ко мне, размахивая газетой на случай, если кто-то из присутствующих ее еще не видел. – Чего бы я ни отдала, чтобы иметь такое тело, как у вас, моя дорогая. Ваш любовник не только красив, но и настоящий счастливец. Я так ему и скажу».
Пирс выглядел затравленным, а некоторые посольские жены принялись усердно восхищаться видом.
«Актер, который играет Вальмона, – продолжала она громким голосом, – он придет? (Пирс в трех шагах от нее стал еще бледнее.) – Как я слышала, у него репутация соблазнителя – талант, которым я в мужчинах восхищаюсь, хотя на мне ему его испробовать не требуется: я знаю, что мне нравится. Как, полагаю, и большинство молоденьких девушек в этом городе».
Тут она устремила на Пирса сверлящий взгляд.
«Обязанностью поверенных в делах всегда было обеспечивать заезжим знаменитостям подобающий прием. Полагаю, мистер Конвей, вы не пренебрегли вашим долгом в этом отношении. Утешение, черпаемое у женщин, очень способствует игре актера как на сцене, так и вне ее, – во всяком случае, так говорил мне Кларк Гейбл. Уверена, вы со мной согласны. И вам, конечно, было приятно оказать необходимые услуги – кто из нас не любит быть полезным?
Пирс почувствовал необходимость отлучиться в сортир. Я уловила легкую улыбку на губах Эстеллы.
«Достаточно для сведения счетов? – шепнула она. – Или вы хотите еще?»
Я покачала головой. Вскоре Эстелла отбыла в театр.
Мне оставалось свести еще одни счеты, но я передумала. С Эстебаном. В конце-то концов его пронырливый братец достиг куда большего успеха, чем все мои отлично продуманные планы, как вытряхнуть из Пирса его романтичные грезы. Моя заявка на вложение в «Плейбое», конечно, ввергла меня в жуткий ужас, но она подействовала на Пирса самым чудесным образом. Кроме того, я в долгу у Эстебана за два неповторимых впечатления. Теперь я могу лелеять воспоминания, как меня ублаготворяли на Тарта де Санта Тереза, а затем под одобрительными взглядами стервятников. А если нас теперь отправят на Гаити, как угрожают, в них я могу черпать поддержку на протяжении темной ночи моей души.
